С уборкой и обедом она провозилась почти до двух часов ночи.
Ужасно хотелось спать, но нужно было закончить все запланированное. Люба
устроилась в своем кабинете, достала плеер с наушниками, вставила диск с
музыкой Скрябина и открыла каталоги. Глаза слипались, от усталости немного
кружилась голова, в голове было странное ощущение мокрого песка, забившего мозг
и не пропускающего сквозь себя ни одной мысли. Люба внезапно заметила, что на
глянцевые страницы капают бессильные слезы. Льющаяся из наушников музыка была
нервной, тревожной, резкой, а яркие краски на картинках только добавляли
остроты ощущений. «Я ненавижу эту плитку, – пронеслось у нее в
голове, – я ненавижу эти шторы, и эти светильники, и весь этот дом. Я
больше не могу! Я ненавижу своего мужа».
Подумала – и испугалась. Что это, минутная слабость, вызванная
усталостью и раздражением, или первый звонок? А может быть, уже далеко не
первый? А может быть, последний? Господи, неужели так бывает: пятьдесят лет
любить человека – и вдруг разлюбить? Нет, этого не может быть, не может, не
может!!! Но ведь это есть, и невозможно больше закрывать на это глаза. Родислав
вызывает у нее не просто раздражение, он вызывает отторжение, переходящее во
враждебность. Чем он так провинился перед Любой? Разве он сделал в последнее
время что-то плохое? Разве совершил гадость или подлость? Нет, нет и нет.
Просто он стал другим, таким, каким ей трудно его любить так же сильно, как
любила раньше. Или она стала другой, такой, которая уже не может слепо и
беззаветно любить своего мужа. И Родик в этом не виноват. Виновата сама Люба,
потому что изменилась.
Но разве так может быть, чтобы на седьмом десятке вдруг
измениться до неузнаваемости и разлюбить человека?
Она глубоко вздохнула, перевела дыхание, отерла ладонью
слезы и перелистнула страницу. Надо выбрать плитку и переходить к шторам, а
завтра ехать и оформлять заказ и доставку. А еще светильники… Наверняка Родик
захочет муранское стекло, да еще с запасными подвесками, и все это нужно будет
заказывать и ждать, и стоить это будет – даже страшно подумать сколько.
В ней снова поднялась волна раздражения и ненависти, и Люба,
чтобы успокоиться, прикрыла глаза, откинулась на спинку кресла и несколько
минут просто слушала фортепианный этюд Скрябина. Этюд по интонациям напоминал
ей отчаянные рыдания, успокоиться не удалось, и Люба горько расплакалась.
* * *
Наступил июнь, все санузлы в новом доме были выложены
плиткой, окна завешаны шторами, оставалось только дождаться мебели и
светильников, которые обещали доставить в середине июля, и Люба вздохнула
свободнее. Правда, Родислав хотел, чтобы в загородном доме не было никаких
старых вещей, кроме одежды, и нужно было покупать новую посуду, постельное
белье, скатерти и все прочее, но по сравнению с уже пройденным путем
предстоящие покупки казались полной ерундой. Она даже воспользовалась отъездом
мужа в командировку и пошла на третий тур конкурса имени Чайковского, выбрав
день, когда исполнялись сразу два фортепианных концерта Прокофьева – третий, до
мажор, и ее любимый второй, соль минор. Она по-прежнему скрывала от Родислава свои
музыкальные пристрастия: муж любил музыку совсем другого плана, более
современную и полегче, а Любе в свое время, много лет назад, достаточно было
всего лишь тени неуверенности на его лице, когда он услышал имя Прокофьева,
чтобы понять, что лучше не делать акцента на своих предпочтениях. Пусть Родик
думает, что у них одинаковые вкусы. Теперь, в шестьдесят один год, ей казалось
нелепым, что она всю жизнь прятала от мужа сначала пластинки, потом диски со
своими любимыми записями, но сложившийся за сорок с лишним лет брака стереотип
поведения было не так легко сломать. Да и нужно ли?
После концерта Люба вышла на улицу, достала телефон и
набрала номер сестры.
– Я тебя вижу, – сообщила Тамара. – Я стою на
противоположной стороне.
Они условились провести время вместе, и Люба отпустила
водителя и договорилась с Тамарой, что та заберет ее после концерта и они
поедут домой к Романовым и проболтают до утра. Тамара предлагала переночевать у
нее, но Люба не рискнула оставить Дениса одного.
– Пусть Юля с ним останется, – говорила
Тамара. – А ты отдохни.
– А кто их накормит? – возражала Люба. – И
потом, Родику может не понравиться, что я ночую не дома.
– Любаня, Юле двадцать один год, Денису – двадцать два,
ну уж наверное они как-нибудь прокормятся без тебя, не умрут с голоду. А на
Родьку наплюй. Мало он в свое время ночей провел вне дома? Сколько можно на
него оглядываться?
– Тома, у меня есть определенный порядок, и я не хотела
бы его нарушать. Я знаю, что приготовить на ужин, на завтрак и на обед, у меня
куплены продукты и составлен план. И я должна ночевать дома, потому что я –
мужняя жена.
– В тебе никогда не умрет плановик, – вздохнула
Тамара. – Ладно, уговорила, поедем к тебе.
Они уже парковались возле Любиного дома, когда у Тамары
зазвонил телефон. Она в недоумении взглянула на часы.
– Кто это в такое время?
К ее немалому удивлению, это был Бегорский.
– Что-то случилось? – встревожилась Тамара.
– Надо поговорить, – коротко ответил Андрей.
– Тогда перезвони через полчаса, – попросила она.
– Не будет поздно? Уже и так двенадцатый час.
– Я не буду спать.
Она вытащила из багажника сумку с продуктами и поставила
машину на сигнализацию.
– Любаня, я купила всякой всячины нам с тобой на
радость.
– Том, ну зачем? У меня все есть.
– Пусть будет. А вдруг мы засидимся до рассвета? У меня
после часа ночи зверский аппетит. Как ты думаешь, что нужно Андрюшке?
– В такое время? – Люба задумалась. – Может,
надо кого-то срочно записать к тебе на стрижку? Или кто-нибудь едет в Нижний
Новгород, и Бегорскому нужна твоя квартира.
Однако ни одно из предположений не оказалось верным. Когда
через полчаса Бегорский перезвонил, он с места в карьер задал Тамаре вопрос:
– Тебе интересно причесывать пенсионеров и делать их
красивыми?
Тамара сразу же вспомнила Михаила Михайловича и свой опыт
работы с его волосами. Как он тогда сказал? «Ты вернула мне облик, который я
считал давно утраченным». Что-то в этом роде.
– Интересно, – искренне ответила она. – А
почему ты спросил?
Но Бегорский не удостоил ее ответом.
– Завтра в восемь утра выезжаем. Соберись на три дня,
возьми обувь попроще, там пока еще дорога не достроена, грязи много. Машина
придет за тобой в половине восьмого, потом заберете меня, и ровно в восемь
выдвигаемся.
– Куда? – оторопела Тамара.
– Я же тебе рассказывал про усадьбу Вяземского в
Томилине и про свою идею. Ты должна посмотреть все своими глазами. Усадьба
практически готова, ты должна определить, где будут твои апартаменты и салон,
чтобы можно было начинать дизайн и отделку.
