Невдалеке стояли отдельные постройки для офицеров, рядом душевая, похожая на дворовой туалет, душевой бак литров на 50 воды, которая нагревалась от солнца за день. Поэтому «товарищи офицеры» могли только вечером свои телеса намылить и смыть, если воды хватит. Самым спокойным был зав. кафедрой полковник Зинченко. Ещё одним «тихо помешанным» был майор Крошкин — алкаш. Ему было всё равно, что делается на «фронте», но т. к. с выпивкой было хуже, чем в Душанбе, то он становился всё более раздражительным. Самым злобным и рьяным оставался полковник Игнатов, которого кто-то «обманул», по-видимому, что он похож на маршала Жукова. В особенности он усердствовал по вечерам, на вечерних построениях, заставляя маршировать на плацу по два часа до полного изнурения студентов, укорачивая им ночной сон. Студенты, курсанты-медики — будущие врачи, занимались тем, что воровали друг у друга сапоги, ремни, головные уборы-панамы, гимнастёрки, штаны т. е. всё, что снималось на ночь. Таким образом, с каждым днём всё большее количество курсантов ходило без ремней, гимнастёрок, сапог и переходило на кроссовки. «Студенческая армия» становилась всё больше голой и разутой. Спасало то, что в связи с климатическими условиями разрешали ходить в одних брюках без гимнастёрки. Около столовой стояла цистерна с привозной водой, и у кого была фляга, имел право заправить её один раз в день, после обеда.
Метрах в 200 от наших казарм располагались две постройки, где находились местные офицеры полигона. Они нас не касались, они занимались обеспечением полигона боеприпасами, обмундированием, а главное, употреблением алкоголя, и трезвыми не бывали. Одновременно с нами на полигоне располагались студенты политехнического и сельхозинститута. Их служба была ещё более зверской, с ночными учениями. Их готовили офицерами-строевиками, и подготовка их продолжалась три месяца, в отличие от нашей — двухмесячной. Меня назначили санинструктором, моим начальником стал капитан Синицын, похожий на солдата Швейка. Он был, по крайней мере, по отношению ко мне терпим, но свиреп к солдатам, которых я выбирал в помощники. Моей обязанностью было следить, как и вытекает из должности, за санитарным состоянием полигона. Не должно было быть мух, тараканов! Всё ползущее, летающее подлежало истреблению. Для этого я не жалел хлорофоса, и он обильно распылялся, и больше всего в столовой. Пол, деревянные столы, стены, были мокрыми от хлорофоса, и это вызывало восторг у начальника кафедры Зинченко. «Вы очень исполнительный, добросовестный и трудолюбивый! — открыл он мне новость, в которую не поверили бы мои прежние заводские начальники. — Мы ещё никогда не имели такого делового и ответственного санинструктора, разрешаю вам пользоваться офицерским душем!». И в остальном я был на равных с офицерами. Мне не надо было участвовать в построениях, в марш-бросках в противогазе, резиновом костюме химической защиты. Только в стрельбах принимал участие. Это я делал с удовольствием и успешно, за что был отмечен на доске отличников боевой подготовки. Из автомата по мишени выбил больше всех очков: только десятки и пару девяток. С пистолетом дело было хуже. У меня был вообще плохой опыт с пистолетом — даже ногу себе перед институтом прострелил! Для стрельбы из пистолета нас отвезли на полигон, где нас уже ждало несколько машин скорой помощи. Это означало, что больше всего случаев происходило во время стрельбы из пистолета. И в этот раз один из курсантов поинтересовался у рядом стоящего офицера: «Куда стрелять?» — повернувшись к нему и развернув в сторону офицерской груди пистолет, что повергло офицера в панику. Выстрел, к счастью, последовал в сторону мишени, но мимо. В офицерскую грудь, скорее всего, попал бы. Я тоже не добился больших достижений, но в мишень из пистолета Макарова попал. Пистолет — личное оружие и не имеет большого значения в боевой обстановке. Но попасть в рядом стоящего офицера — может. Должность санинструктора давала мне ещё одно право — обедать с офицерами до прихода в столовую солдат. Офицерская столовая была в соседней комнате, а солдатская — большое помещение с длинными столами на всю длину комнаты и деревянными скамейками вдоль.
Дежурные ставили на стол несколько котлов с мясом и гарниром за полчаса до прихода солдат. Мне не хотелось ставить себя в особое положение по отношению к другим студентам, и я приходил вместе со всеми, пока не познал животные инстинкты сокурсников, большинства, по крайней мере! Каждый день был другой дежурный, а сегодня им был сосед по дому — племянник профессора-хирурга Кадыров. Таджик, говорящий без акцента по-русски и интернационально воспитанный. Я не смотрел, что он мне кладет в миску, и к другим в миски не заглядывал. Считал, что дежурный всем раскладывает еду в миски одинаково. Не меньшее значение, чем мясо, имели компот и кисель, которые тут же выходили потом в 45-градусную жару. Бетонное помещение, насыщенное, к тому же, парами хлорофоса и усеянное мушиными трупами на полу, раскалялось как печь. Я своё дело всё же делал добросовестно, живых мух не было, они были в живом виде ликвидированы! Начали есть. Моё внимание привлекла перепалка на таджикском языке между дежурным Кадыровым и остальными «боевыми товарищами». Несколько раз услышал на таджикском часто произносящееся мое имя. Вопросительно взглянул на дежурившего Кадырова. «Они меня ругают за то, что я тебе, как они считают, много мяса положил в миску, и компота много налил!» — перевел Кадыров. «Нет-нет, ты не виноват! — успокоили меня „боевые товарищи“. — Это он виноват!». — «Демократия не для моих однополчан!» — понял я. И стал приходить есть до прихода «товарищей по котлу». И только тогда понял, что был излишне щепетилен, что не было оценено товарищами — «сокурсниками по котлу». Все, имеющие хотя бы несколько лычек на погонах и числящиеся сержантами, приходили раньше солдат. Один такой, бывший студент-узбек, а ныне сержант, хотя и младший, пришёл на несколько минут позже меня и, внимательно изучив, что я себе взял, сказал, как бы шутя: «А я возьму себе больше!». Примерно одна треть котла ушла в его миску! Второпях глотая, как когда-то наша собака по имени Динго, в один миг заглотил всю миску, в которой остались только кости. Это единственное, что его всё же отличало от собаки, которая костей не оставляла. И по своей изобретательности он оказался немного развитей дога! Дог бы не догадался до такой его человеческой тонкости, или это догу просто не надо было? «Кости надо выбросить!» — прокомментировал он мне свой мыслительный процесс и, выбросив кости в стоящую около стены металлическую печь — зарыл их! Он скрыл следы своего «обжирания» боевых друзей. «Кушите, пожалиста», — вежливо пригласил он сбежавшихся после построения солдат. У пришедших солдат началась привычная битва за еду. «Хорошо, что я не на войне! — подумал я. — И с ними не в одном окопе!». Пришлось вспомнить тюрьму, где начальник любил повторять: «Мы все едим из одного котла». Здесь тоже все ели из одного котла, только миски были по-разному наполнены, сержанты наполняли себе больше. Отслужив полсрока, решил на побывку на родину отпроситься — на сына посмотреть и узнать, что с женой. Всем известно, чем занимаются жёны, когда мужья на фронте воюют! Мой отец никак не мог забыть, что когда он вернулся с фронта через пять лет, глядевший ежесекундно смерти в глаза, жена его — наша мама, не бросилась обнимать и радоваться его возвращению, как он ожидал. Она довольно равнодушно и даже обижено встретила его — он заставил её пять лет одной растить сына в условиях Казахстана.
