Глава 14
«Пойдём, если хочешь, в Октябрьский отдел милиции, — сказал брат, оторвав меня от блинчиков, — там нужно допросить одного по подозрению в убийстве». — «У него нет ни выходных, ни свободного вечера! — покачала головой мама в сторону брата. — Он себя не жалеет. Ты ведь уже не следователь, а прокурор», — не могла она успокоиться. «Ладно, готовь ещё блинцы, — похлопал её по плечу брат, — мы скоро придём». Октябрьский отдел милиции находился в одной остановке от мединститута по направлению к городу. Прошли мимо мединститута, появилось желание уже поскорее продолжить учёбу на 4 курсе, который обещал быть интересней третьего. Во дворе института было пусто. «Извините, что мы вас потревожили, — сказал начальник РОВД — полковник милиции. Он уже ждал брата на крыльце управления. — Я его допросил и ваш следователь тоже, но он отказывается давать показания», — пожаловался начальник милиции. Через час допроса, на котором я тоже присутствовал, 30-летний мужчина признался брату, что убил сожительницу. Вернее, не он, а брат ему рассказал, как он это сделал. Убийца сознался и попросил брата, чтобы он сам вёл следствие. Остальным он не доверяет: «Они хотят одного — меня любой ценой упрятать, и не хотят разобраться в причинах, хотя я себя и не оправдываю». Когда подозреваемого увели из кабинета, брат сказал, что эти бараны-менты, да и дежурный прокурор, не собрали никаких следов, вещдоков, и всё, как обычно, висит только на признании убийцы. «Если он не будет дураком — откажется на суде. Всё зависит теперь от адвоката». — «Товарищ прокурор, — зашёл в кабинет оперативник-майор, — с вами хочет поговорить адвокат Хабарник Клара Ефимовна, просит её принять». Я уже видел эту лет 47, метр восемьдесят ростом, полную, здоровую как лошадь «полторы еврейки», нахальную и наглую. Один раз её за взятки посадили в следственную тюрьму, но через пару дней выпустили. Она напугала всех, начиная со следователя и включая прокурора республики. У неё были свои люди на всех уровнях: в ЦК, в Совете Министров и в самой прокуратуре республики. К брату она относилась без любви, но изображала уважение из-за того, что не удавалось разваливать дела, которые он вёл. Только к нему она просила разрешения войти, к другим она открывала двери если не ногой, то уверенной рукой. «Ну что, я слышала, этот педераст признался!» — возмущенно произнесла она, пройдя в кабинет, прочищая зубочисткой межзубные пространства. Неплохо, видать, уже поела. «Пойдёмте, поедим лучше шашлык, — предложила она брату, — а то у вас нет никогда времени отдохнуть». — «Пойдём», — предложил мне брат, и мы втроём пошли в чайхану-ресторан «Рохат», в двух остановках от Октябрьского отдела милиции. Чайхана «Рохат» размещалась в красивом ажурном здании с колоннами, построенном в национальном таджикско-персидском стиле. Внизу размещалась чайхана, где всегда было много таджиков, сидящих на топчанах со скрещенными ногами. Они пили чай и медленно между собой, монотонно, сонливо перебрасывались таджикскими фразами — галдели, как таджикская музыка. Наверху, на втором этаже, был большой зал-ресторан. Отсюда, удобно сидя за столиком, можно было видеть панораму центра города. Здесь тоже пили чай, но только после шашлыка и водки. Чувствовалось, что Клара Ефимовна хотела выведать у брата секреты следствия, его намерения и шаги, которые он собирался предпринять. Клиент, значит, был небедный, бедных клиентов у неё не было. «Он хороший, но бедный парень, — начала жалостливо Хабарник, — но зачем он, педераст, рассопливился! Я ведь ему говорила не распускать сопли! Педераст он! Попробуй теперь развалить дело, которое вы ведёте?!» — сказала она полувопросительно, полуигриво, насколько могла в своём приличном возрасте и со своими объёмами быть игривой. Поняв, что брат немногословен и о деле не собирается говорить, перешла на другую тему. «Ваш брат, я слышала, хорошо учится в институте. Моя дочь тоже поступила в этом году, и я ей японский фонендоскоп достала. Я вашему брату тоже такой достану», — пообещала Клара Ефимовна.
На следующий день Разумова уже переписала расписание занятий, когда я пришёл в институт. В библиотеке получили книги и пошли ко мне домой. Разумова решила моей маме помочь сварить борщ и куриное жаркое, вернее, посмотреть, как мама это делает. «Будет хорошая хозяйка», — ехидно сказал брат, придя с работы. Отец тоже с этим согласился, но без ехидства. Разумова помогала маме накрыть на стол. Она имела особенность не мешать, не встревать в разговор, но готова была откликнуться, если это было уместно. Она двигалась спокойно, уверенно, не дёргалась, не громыхала стульями, ложками, вилками, не разливала борщ. Была незаметна в быту, а это очень ценилось в нашей семье, в особенности мной, после многолетних боевых действий в нашей семье. Четвёртый курс учит всё знать и уметь: быть немного урологом — один месяц; педиатром стать тоже за один месяц; рентгенологом; нейрохирургом; ортопедом — травматологом, невропатологом, фтизиатром на это уже полтора месяца отводилось, и даже детским хирургом за три недели. Первым делом увидел Мулюкова, придя на занятия.
«Ну, как отдохнул? — спросил Петя. — Да ты даже не загорел и, как был, остался худым и бледным», — сообщил он мне. «А как ты отдохнул? — спросил я Петю в свою очередь. — Как Гена Мешков?». — «Да ну его, надоел, — не очень искренне ответил Петя. — А вас скоро всех на хлопок увезут! — обрадовал он. — В деканате сказали, в этом году большой урожай, и надо успеть всё собрать. А сколько предметов, ужас! Как всё успеем? И все предметы такие ужасные!» — волновался Петя. «Ой, здравствуй! — подскочила Ася. — Где ты так хорошо отдохнул, хорошо выглядишь!». — «Прям хорошо, — не согласился Петя, — посмотри, какой он бледный и худой». — «Да, похудел», — согласилась сто- или более килограммовая Букашкина, которая не похудела. «Ой, Томка, здравствуй! — бросилась Ася обнимать вошедшую Разумову. — Как ты хорошо выглядишь! Где отдыхала?». — «А Тамарка растолстела», — прыснул со смеху Петя Мулюков. «Да, немного поправилась», — согласилась «поправленная» Букашкина — у неё медицинский халат, заметно перестал сходиться на животе. «А ты, Милка, похудела», — обрадовал её Петька. «Да, — согласилась Милка, — я на 10 кг похудела». Теперь уже Аська прыснула со смеху: «Ну, ты, Милка, и рассмешила!» — призналась Ася. Букашкина на неё недовольно посмотрела. «У тебя что, халат меньше стал?!» — хохотала Ася. «Да ладно вам, — помирил всех Петя, — на хлопке лишний жир не помешает». — «А ты поедешь?» — спросила его Букашкина. «Я бы с удовольствием, — вздохнул Петя, — но кто знает этого Хамидова, такой противный, не пустит, наверное, из-за сердца». — «А Гена Мешков поедет?» — поинтересовалась Ася. «Нет, нет! — испугался Петя. — У него ведь такая сильная близорукость, плохо очень видит, ему нельзя напрягаться». — «Ты всех, Петя, жалеешь, — возмутилась Ася. — А тебя никто, в том числе и Генка, не жалеет!». — «Да, он противный, — согласился Петька, — но мне всех действительно как-то жалко».
«Мне вас всех тоже жалко, — заявил незаметно вошедший в аудиторию ассистент кафедры рентгенологии Аминов — бухарский еврей, худощавый и подвижный. — Вас скоро отправят на хлопок, и мне всегда жалко студентов. И с программой придётся ужаться. Пойдёмте, я вам вначале покажу нашу клинику-кафедру. У нас, как вы знаете, кафедра рентгенологии и радиологии. Мы занимаемся не только диагностикой, но и лечением — лучевой терапией опухолей. А затем все пойдём на лекцию нашего зав. кафедрой профессора Шамсудинова». Кафедра рентгенологии располагалась в десятом корпусе в Караболо, в том же корпусе, где я проходил практику, где было онкологическое отделение, а значит, рентгенология тоже была близка к доценту Грызлову. Но в отличие от патанатомии, здесь диагнозы ставились в темноте, в тёмном рентгеновском кабинете и у живого еще больного. Я всегда боялся «приговора» рентгенолога: что у меня с язвой, например, когда он вертел меня своими резиновыми рукавицами и просил проглотить ещё глоток бария, по вкусу — мел с водой. При этом резиновая лапа давила на живот с разных сторон и, наконец: «Всё выпить! Так, все — выходите».
