А внизу бурлило, кишело, возмущалось, что даже полки для чемоданов какие-то нахалы заняли, но этих ворчунов сметала новая волна желающих стать пассажирами, т. к. мест свободных не было. Те, кто спал на нижних полках, не имели к нам претензий. Многие «нахалы» присели на нижних полках, потеснив на них лежащих своими задами. И лежащие вынуждены были сесть, если не хочешь свою головку держать у попки, даже не ленинской, а его бабушки или дедушки, т. к. только такая — старая — осмеливается разместиться около спящего, ей нечего терять! А молодая и хорошая за свой зад боится, ей нужно хорошо подумать, где его выгодно пристроить. Наши головки были застрахованы от назойливых старушек. Старушка до нас не доберётся, скорее погибнет, если полезет — высоко. А молодая задница побоится, в особенности меня. А если доберётся, то сама виновата! Мимо проносились станции, полустанки и сны, много снов! Мы спали, чтобы не есть и не ходить в туалет, мы очень дорожили нашими местами под потолком вагона. Лучше потерпеть, чем таких райских мест лишиться. И, кроме того, если будешь спускаться, то только кому-то на голову, а зачем дразнить и без того раздражённый народ? Сходить в туалет и у бабушки можно. Вышли из вагона, слегка покачиваясь, и, как мне показалось, я стал плоским с боков, как камбала. Всё же 15 часов без матраса лежать на жёстких полках! Крёстный нас уже ждал на перроне и расцеловал, как будто я тоже был его крестник.
Пошли к его машине «Москвич» и поехали по направлению к деревне Нижний Карачан. Название указывающее, что здесь полазили татары во время татаро-монгольского ига. Средняя Азия меня обучила татарским понятиям. «Кара» по-таджикски — чёрный, а «чан» — любой дурак знает, что это такое! В общем, отправились в какой-то чёрный чан! По пути из машины наблюдал за красотами города Борисоглебска, который и по величине был, как Бердичев, и по красоте не уступал. Только почему-то евреев не было видно, они, очевидно, не становились космонавтами, как Гагарин, и не учились поэтому в лётном училище. Через полтора часа, выйдя из машины, мы уже стояли у порога бабушкиной «избушки на курьих ножках». А ещё через пару минут бабушка расцеловала нас обоих, и я ещё раз крестником себя почувствовал. Бабушка была маленькая, сухонькая, Разумова была на неё больше похожа, чем на свою маму, хотя сухонькой не была. Меня бабушка сразу восприняла как своего внучка, и ещё через полчаса мы уже с бабушкой пили «сочок» — яблочную наливку, заедая блинцами и жареным мясом, залитым свиным жиром — бабушкиными зимними запасами. Ещё через полчаса меня перестал зуд беспокоить, и стало хорошо в голове от «сочка», который оказался не таким слабым. Или это я от верхних полок ослаб?! Дополз до сарайчика, где стояли две кушетки, мешки с яблоками и лежало сено. Запах сена, яблоки, кушетки в сарайчике после верхних вагонных полок показались королевским ложем! Приёмник ВЭФ рижского завода, настроенный на музыку «Зачем вы, девушки, красивых любите», делал обстановку романтичной. Пятичасовой сон восстановил силы, утраченные в битве за взятие чемоданных полок в поезде. Был уже вечер, когда пришедший крёстный повёл нас к себе в гости. Домик, где он жил, был побольше бабушкиного. Но это был дом не его, а родителей его жены, которая была его лет на 15 моложе, лет 30-ти, и тоже называлась, как и её муж, крёстной. Раз он крёстный, то ясно, и она могла быть только крёстной. Её приёмные родители были пчеловодами — «куркулями», по украинской терминологии. Значит, у них водился мёд, чем они нас и угостили. Ещё у них был в гостях какой-то дальний — дебильный родственник, которого Разумова знала с детства и который с тех пор не изменился. Узнав, что Разумова Тамара уже перестала в детский сад ходить, а учится в мединституте, он захотел разрешить свою старую головоломку, которая его с детства мучила. В особенности, это его озадачивало каждый раз, когда он отправлялся в туалет или уже покидал его! Он был большой и толстый, метр девяносто ростом, имел неплохой аппетит и немалую с…у, как бы хохлы сказали! Молодой мыслитель никак не мог смириться с тем, что ест хорошие продукты: мёд, фрукты и мясо не вонючее, а сам почему-то в туалете выделяет всё дурнопахнущее! «Скажи, Тамара, — обратился он к своей дальней родственнице, — вот ты учишься в мединституте, ответь на такой вопрос: — Почему, когда я хожу в туалет оправляться, то очень воняет, а?!». — Как мы в Бердичеве в детстве говорили: «Угадай загадку и реши вопрос: „что стреляет в пятку, а попадает в нос?“».
Затем мы решили посетить сельскую больницу, где Разумова до института успела поработать в качестве медсестры и фельдшера. Она в деревню была «сослана» ещё в трёхлетнем возрасте её мамой, которой было тяжело с тремя детьми. Разумова совершала набеги на Душанбе, окончила там медучилище, но потом неизменно возвращалась в место «ссылки» — к бабушке, которую тоже считала своей мамой. Больница не поразила своей грандиозностью, к тому же, портрет, висящий на стене в вестибюле, показался очень подозрительным! Так и оказалось — это был портрет умершего бывшего главного врача, который основал и развил больницу и очень запал в душу сельчан. «Абрамыч», — называли они его до сих пор. Бывшие сослуживцы Разумовой встретили нас тепло и приветливо, это были, в основном, незамужние медсестры, составляющие в этой деревне безнадёжное, тоскливое большинство. Разумовой они, конечно, завидовали, а она и пошла сюда, чтобы похвастать тем, что приобрела. С этим я был полностью согласен. Еще одной медсестре все же повезло, она вышла замуж и пригласила к себе в гости в соседнюю деревню. Ей даже, возможно, еще больше повезло, чем Разумовой — её муж был председатель колхоза. Когда мы собрались в гости к медсестре, то, как специально для нас, пошёл проливной дождь, перешедший затем в мелкий, но постоянный. Нам предстояло пройти немного — километра два, не больше. Но, пройдя метров двести, я уже не был уверен, что мы доберёмся до цели, а если доберёмся, то в таком виде, что Разумову не узнает её подруга, а главное, относительно меня ей уже никто не будет завидовать. Я также понял, что даже запыленный тротуар — большое благо по сравнению с размытым дождём деревенским глинозёмом и чернозёмом. Неровная дорога превратилась в грязевой поток. Ноги застревали в грязи, болоте. Пока одну ногу вытаскиваешь — вторая погружается ещё глубже в болото, а вытащенная уже скользит, и наоборот. Средняя часть дороги была выше обочины, и поэтому мы скатывались по разные стороны, чтобы затем вновь собраться в середине дороги и опять сползти к обочине. Таким образом, скользя на этом грязевом катке, медленно, а иногда быстро-быстро-быстро, чтобы не упасть, полубегом переставляя ножки, упорно шли к Разумовской подруге. Нас встретила уже знакомая полная, добротная медсестра и муж её, тоже полный, как «беременный кот». Они нас поприветствовали и пригласили в горницу. А дальше мы уже о чём-то говорили, ели, пили. Было не очень интересно, но сытно. И обратный путь, к счастью, проделали на машине. У бабушки продолжили есть блинцы и запивать их яблочным «сочком». Ходили в лес и собрали пару лесных орехов, как и в Рамитском заповеднике. Кусты были, а орехов не было. Зато была радиация из-за многочисленных воинских частей вокруг — в лесах. В деревне практически все умирали в возрасте до 60-ти лет, а чаще в 40–50 от рака. Чистый воздух был обманчив. Хорошо росла трава, и «крёстный» решил её для бабушки покосить. Глядя, как он это делает, попробовал и я, и быстро, к его и моему удивлению, освоил. «Выкосив» всю траву у бабушки, а главное, переев все блинцы, какие были в доме, выпив весь сочок, решили, что свою задачу выполнили, можно отправляться в обратный путь! Крёстный отвёз туда, откуда «взял» — до станции Борисоглебск. Билеты пришлось брать с боем, огромная толпа «штурмовала» кассу, как и поезд сюда! И так же с боем и смекалкой пришлось брать «те же» две верхние полки для чемоданов. Казалось, что это те же самые полки и та же самая толпа, которую мы и в этот раз обманули. Крёстному помахали, уже лёжа на животах, с верхних полок. Он нас не сразу увидел, т. к. искал не на том уровне. Поезд тронулся в обратную сторону — в столицу Родины Москву! Удачно выскочив из «Чёрного Чана» — Карачан, без еды и мочеиспускания, добрались до столицы и взяли билет на обратный рейс самолётом в Душанбе. К счастью, толпы у трапа не было, и не надо было занимать места у потолка самолёта, в отсеках для ручной клади, хватило сидячих мест. Самолёт пролетел над необъятными просторами Родины: лесами, полями, реками, Аральским морем, степями, предгорьем, горными массивами, заснеженными пиками. Затем между горами самолет стал резко снижаться, появились холмы, равнина, маленькие мазанки-кибитки, крыши домов, посадочная полоса и, наконец, он плавно покатил по полосе — совершил посадку в аэропорту Душанбе. Город встретил нас августовской пылью, зноем, отсутствием дождей, но зато и болот. В Душанбе не было скользко ни летом, ни зимой, почва была сухой, иссохшей, местами с глубокими трещинами, и из-под ног уходила только при землетрясениях. Разъехавшись из аэропорта по своим квартирам, решили завтра встретиться в институте и переписать расписание занятий на следующий семестр четвёртого курса, а также взять книги в библиотеке. «Ты совсем не похудел, — удивилась мать, увидев меня со спортивной сумкой в руках, — но ты даже не загорел!». — «А ты умеешь делать блинцы и сочок у нас есть?» — спросил я у неё. «Какие блинцы, какой сочок?!», — не поняла мама. «От которых не худеют, — пояснил я. — Я у бабушки это ел и очень вкусно!». — «У какой бабушки?» — не поняла мама. Зато брат и отец поняли и согласились, что блинцы очень даже вкусные, и они тоже не хотят худеть и хотят такую бабушку иметь, которая блинцы печет. — «Вы у меня получите „бабушку“!» — сказала мать, но пошла делать блинцы, которые у нас, евреев, блинчиками называются, и сочок у нас тоже был, в виде красного вина. «Хочу каждый день, как у бабушки в деревне, — сказал я маме, — тогда я и здесь не похудею».
