Свершилось — проткнул первого больного! «Всё очень неплохо, — похвалила в коридоре медсестра, — только ты почему-то спиртом протёр ягодицу слева, а уколол справа, но ничего. А так всё неплохо». На следующий день пришлось, уже во время ночного дежурства, привязывать нижнюю челюсть. Больные ночью обнаружили соседа лежащим на полу. Как оказалось, он умер ночью или упал, поднявшись с постели, или умер, а затем скатился на пол. Я хотел всё уметь и поэтому взял на себя функцию подготовки клиента для доцента Грызлова. Укрепил нижнюю челюсть у трупа, чтобы не отвисла и он привлекательно и аппетитно выглядел для доцента Грызлова. Погрузили его на каталку и, как положено, ногами вперёд, вывез из палаты под перепуганные взгляды сопалатников. Они получили наглядное представление о том, что их ждёт, если они себе позволят то же самое сотворить, что и их сопалатник. Отвезя труп в специальную комнату, стали нетерпеливо дожидаться, пока два часа пройдёт. Медсестра оказалась неопытной и боялась больше меня. Через два часа — в три часа ночи, под круглым шаром луны, в полнолунную ночь, процессия из меня, медсестры и грызловского клиента двинулась в сторону 15-го корпуса, а там труп попал в объятия дежурного санитара. «Везите его к холодильной камере», — мрачно и недовольно бросил ещё не проснувшийся санитар. После сделанной работы, чтобы успокоиться, попили чай и отправились по своим дежурным комнатам дожидаться следующих добровольцев к доценту Грызлову. Но остальная часть ночи прошла спокойно, больше никто в эту ночь не пожелал последовать примеру ушедшего в 15-тый корпус. Наутро медсестра поведала про мои ночные подвиги, как я ловко всё сделал и помог ей. «Это она помогла мне», — подумал я. «Ну, хорошо, — осталась довольна и старшая медсестра, — сегодня ты заслужил начать делать внутривенные инъекции!». Процедурная медсестра — молодая, толстая русская немка со странной фамилией Эберле объяснила, что надо сначала проколоть кожу, затем продвинуть иглу в вену и, потянув поршнем кровь в шприц, убедиться, что кровь поступает в него. Это означает — игла в вене! А затем медленно ввести лекарство из 20-граммового шприца. Лекарство — это обычно 40 % глюкоза с витаминами С и В1 для общего укрепления и В6 для улучшения состояния больных и от тошноты. Когда настала моя очередь колоть, медсестра вышла из процедурного кабинета, чтобы меня не смущать и не пугать больного — ученик учится! Прощупав в локтевом сгибе правой руки вену, которая не была видна у больного, но показалась мне очень упругой, я решил сразу, а не постепенно, ввести иглу в неё. Всё равно, я её не видел. Это «постепенное введение» было не для меня, желающего всё моментально сделать.
Попытка одним махом ввести иглу в вену не удалась, вена оказалась очень упругой и неподатливой. Игла соскользнула с вены и не проткнула её, но я был настойчив и резко со второй попытки проткнул вену, ввёл в неё иглу. Потянув поршнем кровь, обратил внимание, что кровь алая, светлая и сама, без натягивания поршня, рвалась в шприц. Смутные подозрения отбросил, но медленнее, чем положено, ввёл лекарство в кровеносный сосуд, который, как я уже догадывался, оказался артерией, а не веной. Ввести иглу в артерию считалось хирургическим мероприятием, и как я видел на кафедре хирургии, представляло часто трудности и для хирургов. А мне от страха и настойчивости удалось это со второго раза! «Молодец, — похвалила меня процедурная медсестра, — но старайся лучше в вену». Этого больного я наблюдал каждые пять минут в течение часа и убедился, что ему не надо будет подвязывать нижнюю челюсть, и доценту Грызлову придётся ещё немного потерпеть. Практика проходила интересно, и каждый день я чему-то новому учился. Вскоре я почувствовал, что медсестрой мог бы уже без проблем работать. В отличие от машиностроения, я хотел всё уметь сам делать, ничего не бояться, мне было всё интересно. Я хотел себя уверенно чувствовать, в отличие от машиностроения. Это почувствовали и медсёстры, врачи и больные. Больные перестали меня бояться, а я их. Меня хвалили, и это было для меня тоже приятной новостью, в отличие от детства, учёбы в школе, техникуме, работы в тюрьме и на заводах. Окончив практику и сдав по ней зачёт с оценкой «отлично», полетел в Москву, где меня ждала Разумова. Она меня встретила в аэропорту Домодедово. Это был вечер, середина июля, приятная прохлада московского летнего вечера, свежий воздух, чистая зелень! После пыльного душанбинского пекла, +42 в тени днём и +35 ночью, тяжёлой практики в десятом корпусе, приятно было расслабиться и вдохнуть московский воздух. «Какой еврей не любит московский воздух! Это всё равно, что русский — быструю езду!». Мы сели в электричку, которая нас повезла в сторону Павелецкого вокзала, а затем на метро добрались до станции Тушинская, а там — пешком через лужайки, с зарослями пижмы и обилием полевых цветов, от которых исходил опьяняющий запах летнего вечера!
В десятиэтажном доме располагалась двухкомнатная квартира тёти Разумовой. Они жили с мужем, которого назвали ещё в детстве, по-видимому, дядя Коля, ее звали тётя Маша, а их десятилетняя дочь была в пионерском лагере. Тётя с дядей уже спали, был час ночи, а мы с Разумовой присели на кухне. Она правильно сделала, достав из холодильника еду, а главное, «пуричку» — красную смородину, которая растёт и в Бердичеве, но не растёт в Душанбе. Наелись красной смородины, как москали нашу «пуричку» называют. Кисло, но освежило, выпили очень много индийского чая — «три слоника» с московскими конфетами фабрики «Рот Фронт». Просидели до утра, т. к. я говорил и говорил, без умолку рассказывая про практику в десятом корпусе. Разумова больше молчала и с умилением смотрела, как я ел «пуричку» — красная смородина у москалей, с чаем. Была суббота, проснулись днём, и я познакомился с тётей и дядей. Тётя была мало похожа на свою сестру — маму Разумовой, она была седеющей брюнеткой лет 50-ти, а дядя имел красноватый нос и больную печень, что указывало на его хорошее отношение к виноводочным и прочим спиртным изделиям. И дядя, и тётя были гостеприимны и приветливы. Они пригласили нас пойти с ними по грибы и ягоды — всем, чем богато Подмосковье. Пригласили и дядя, и тётя, но поехал один дядя. Он и был грибником, ягодником и рыбаком. На электричке поехали в сторону Истры. Проезжали станции с такими интересными названиями, как Новоиерусалимская, в отличие, наверное, от Старой Иерусалимской в Израиле. Евреев, кроме одного в зеркале, я почему-то ни в электричке, ни за окном не встретил. Всё больше были грибники с лукошками, рыбаки с удочками, пахло в электричке перегаром, куревом, рыбаками, грибниками, матом, и было тесно. Многие толпились и в тамбуре. В электричке внутри свободных мест не было. Все устремились за дарами природы! Уже в лесу дядя Коля нас учил, как отличить свинушки от волнушек и сыроежку от белого гриба, которого ни мы, ни даже дядя Коля не нашли, т. к. москвичей всё же 7 миллионов, а белых грибов значительно меньше. Зато сыроежек нашли много и были очень довольны ими, даже больше, чем дядя Коля, который их за грибы не признавал. Так же он нас не похвалил за найденный мухомор и бледную поганку. Он нашёл ещё пару ягод ежевики и черники, которые подарил нам, по две ягоды.
В лесу парило, это для меня с детства означало зуд кожи и даже сыпь. К вечеру я уже значительно чесался. Появились признаки сыпи, которую я успел уже забыть в Душанбе. В Бердичеве и в Москве у меня всегда летом была сыпь, а вот в Ленинграде — нет. Наверное, от романтики и сентиментальности меньше зуд? В Москве было меньше сентиментальности, но больше энергии, а в Бердичеве о сентиментальности и романтике и говорить не приходится. Какая романтика, если по вечерам проносятся по улицам телеги со сборщиками дерьма, когда ночная красавица распускает свои цветки, а ты гуляешь, пусть даже не с красавицей. Так как ещё предстояло посетить деревню в Воронежской области, то решили больше в лес не ходить за «дарами», а лучше полечиться лекарствами. Через неделю решили, что Москвы уже достаточно, и взяли билет на поезд Москва — Волгоград, который проходил мимо городка Борисоглебск, где учился в лётном училище Гагарин. А нам этот городок нужен был, чтобы оттуда попасть в деревню, лежащую в 40 км от него. Нас там должен был встретить дядя Разумовой, уже не просто «дядя Коля», а настоящий дядя, брат её отца или, как она его называла — крёстный. Конечно, кто мог нас встретить в Борисоглебске? Ясно — не раввин, который мне обрезание сделал, когда мне было пару недель, и я его так никогда больше и не видел. Но сделал он свою работу всё же хорошо. Я ему до сих пор благодарен. Не только я, даже женщины на его работу не жаловались! А как уже почти врач я ещё знал, что это полезно не только для меня, но и для женщин, естественно, только для тех, с кем я «дело» имел. Не будет у них рака шейки матки, а у меня — воспаления головки, которая так важна. Когда мы подошли к поезду, то оказалось, что вся Москва устремилась после сбора грибов в деревню к бабушке Разумовой! По крайней мере, такое ощущение было. Около каждого вагона стояли полчища страждущих, желающих стать внуками и внучками — добраться до бабушки! Все пошли к «бабушке»! От такого зрелища у меня ещё больше зачесалось. У нас не было плацкарта, а только общий вагон, хотя ехать предстояло часов 15, а главное, всю ночь. «Надо брать поезд! — решили мы с Разумовой, — как автобусы в Душанбе, идущие с Путовского базара». Стали чуть спереди и сбоку от бестолковых мешочников, а у нас только спортивные сумки. Когда поезд начал тормозить, кинулись навстречу подходящему вагону, это лучше, чем догонять прошедший мимо тебя — там толпа уже не бежит. Дураки всегда догоняют уже «ушедшее» от них — умные идут навстречу подходящему! Так и оказалось, и вот я впереди всех у подножки вагона, за мной второй была Разумова. И вот, мы уже ворвались, как стихия — вода, прорвав плотину! И вот, мы уже несёмся по вагону, который уже наполовину заполнен на предыдущих станциях! Завидев две самые верхние пустые полки для чемоданов, как обезьяны на пальмы, полезли туда! И вот, мы уже сидим друг напротив друга на самых верхних полках, согнув головы, т. к. полки не для людей, а для чемоданов. И вот, мы уже легли каждый на свою полку и только тогда успокоились. Сумки были тоже с нами — они под голову. Теперь можно спать почти «до бабушки», до Борисоглебска.
