Зубы Динго нам все же пригодились через пару дней, когда мы его повели прогуляться в 12 часов ночи. Из рядом расположенного ресторана вышли два парня: один русский, другой таджик. Они тоже решили погулять и, подойдя к нам, попросили закурить. «Не курим», — ответили мы. «Тогда дайте три рубля! — потребовал заметно выпивший таджик и, увидев мою насмешливую улыбку, спросил: — Чё лыбишься?» — и, т. к. я уже зло смеялся, предложил мне подойти к нему. Брат держал Динго на цепи, стоя между нами. Когда я направился к среднеазиату, брат бросил мне: «Не бей!». Это подзадорило таджика. Второй стоял рядом и не просил ничего, как мне показалось, оценил возможность Динго больше, чем его друг. Он даже предложил другу: «Пойдём». Но азиат не хотел уходить и завопил: «Сионисты! Что лыбитесь?! Уберите собаку, идите сюда!» — и, размахивая руками, стал приближаться к капкану — пасти Динго. Всё произошло молниеносно: мощное рычание, а дальше лапы Динго ударили в грудь одетого в белую рубашку «антисиониста», и вот он уже на асфальте в луже мазута! Рядом была стройка и подъёмный кран, из которого, по-видимому, и вытекал мазут. Правый бок «антисиониста» оказался в крепких зубах Динго, рубашка затрещала, но Динго кроме рубашки ещё держал и кожу с мясом. С трудом удалось Динго уговорить: не доедать азиатский бок. Тот уже вопил: «Хватит! Эй, хватит, хорош! Эй, всё, все хватит!». Но когда встал и отполз на другую сторону улицы, трусливо напоследок бросил камень и убежал.
«Представляешь, к нам на практику в прокуратуру пришёл этот таджик! — сказал брат через неделю. — Он оказался сыном министра. Прокурор хотел его оставить работать в прокуратуре». — «Почему хотел?» — спросил я с надеждой. «Я сказал прокурору, что он даже практику у нас не должен проходить. И прокурор его все же выгнал. Я этому напомнил случай с „закурить“. Он извинился и еще перед уходом спасибо сказал».
На следующий день после работы, вечером и даже ночью, брат не вернулся домой. В голову лезли всякие мысли и, позвонив в милицию, узнал, что он на происшествии. Он не вернулся и на следующий день, а только поздно вечером через день. «Позавчера утром нашли трупы двух ментов на реке Душанбинке, — сказал он. — Такое в республике впервые, да и в Союзе очень редко! Я сам выехал на место происшествия, чтобы „вещдоки“ собрать, пока менты их не затоптали. Хотя они и заслуживают, чтобы их убивали, но такое нераскрытое преступление повисло бы всё равно на мне. Поэтому я ментов близко не подпускал к месту происшествия, а только велел обойти весь район. Сделал слепки следов обуви, собрал отпечатки пальцев, окурки нашёл, пучки волос. Часов пять ушло на осмотр, сбор вещественных доказательств. Понял, что это почерк „неместных“, и ясно, что не один убийца. По картотеке вблизи ничего подозрительного, пришла в голову мысль об общежитиях. Оказалось несколько неподалёку таких, как то, в котором мы жили. После их обследования некоторые сразу отбросил, пока не вышел на одно общежитие, где живут отбывающие срок на вольном поселении. Среди них обратил внимание на одного из Казани. Допрашивая его, хотя он вёл себя совершенно спокойно, обратил внимание на его кулаки — каратиста. Признался, что карате занимался, трижды судим! Затем, допрашивая всех подряд, обратил внимание на другого — 26-летнего, который очень волновался! Когда я ему показал фотографии трупов ментов, он не выдержал и признался: он убил! Отрицает, что с ним кто-то еще был, но это было уже проще.
Я обыскал всё общежитие и, в первую очередь, комнату татарина, где нашёл ножи, цепи, тексты клятв на листках бумаги. И понял, что это он — главарь группировки. Один из слепков обуви совпал с его обувью. В общем, он тоже признался. Затем нашёл ещё одного, который указал на девушку, тоже участницу группировки. Таким образом, выявил всех участников банды! Убийца оказался самым трусливым из всех. Он провинился перед бандой и в искупление вины должен был убить милиционера и забрать у него оружие. Для этого они ночью устроили засаду на Душанбинке, куда приезжает иногда милицейский патруль на мотоцикле. И где-то в час ночи появился один патрульный. К нему направили убийцу. Милиционер спросил, что он делает так поздно и сказал, чтобы тот убрался домой. Убийца струсил, и мент уехал. Группа наблюдала из-за камней, высмеяла его, и собирались уже уходить, но тут этого мента что-то „дёрнуло“ вернуться! Возможно, проверить, ушел ли его будущий убийца? Татарин сказал тому: „Ну, вот сейчас докажи!“. Убийца должен был убить без всякого оружия, по задумке татарина, для этого он его обучал приёмам рукопашного боя. „Ах, ты не ушёл!“ — сказал мент, слез с мотоцикла и направился к убийце, по-видимому, он что-то почувствовал, т. к. расстегнул кобуру. Убийца выхватил у него пистолет и несколько раз выстрелил в мента. Тут подъехал ещё один мент, он и этого пристрелил. Он вполне мог бы уничтожить всю душанбинскую милицию, если бы они собрались в ту ночь на Душанбинке! — И брат достал завёрнутые в плёнку два пистолета. — Не хотел оставлять их милиции, — объяснил он, — а в прокуратуре ещё не был. Я очень устал, без перерыва работал двое суток, но зато дело полностью раскрыто».
Я не имел возможности на своей работе себя так проявить — никого не убивали. Вот только изобретателя спас! Моя деятельность казалась ничтожно смешной. Другое дело — стать врачом, это тот же следователь. Симптомы болезней — это те же следы и «вещдоки». А поставить диагноз — это всё равно, что раскрыть дело, и не обязательно иметь громкий голос, который необходим следователю.
«Ну, что?! — „выстрелил“ утром на весь троллейбус, завидев меня, Пшезмирский. — Кого ваш брат изловил за эту ночь?» — это заставило меня вздрогнуть, но, посмотрев на него, понял, что ничего не знает, просто «каркает» и иногда попадает в цель. «Представляешь! — позвонил мне брат на работу. — Татарин совершил побег, ладно, вечером расскажу». — «Ты же помнишь, что к следственной тюрьме примыкают одноэтажные дома, — продолжал брат вечером. — Его вывели на прогулку, он разбросал надзирателей. Взбежал по совершенно гладкой 4-метровой стене забора, перемахнул неимоверным сальто через проволочное заграждение, которое под током высокого напряжения. Оказался на крыше прилегающего дома, а дальше побежал по крышам домов, перепрыгивая с одной крыши на другую. Ему не повезло в конце — спрыгнул с крыши на землю, сломал себе ногу, иначе бы эти вороны его не поймали! И солдат на вышке, по-видимому, спал». — «Сколько он может получить?» — спросил я у брата. «Расстрел ему и исполнителю-убийце гарантирован, а он ещё и организатор банды! Конечно, ему нечего терять, но я не могу понять, как это ему удалось?! Я уверен, что он ещё многое натворит! — сказал брат и продолжил. — Мы с тобой заметили и даже дали определение: „закон парных случаев“. Жаль только, что никто об этом не знает, пиши хотя бы в местных газетах, — предложил мне, шутя, брат, — о наших мыслях, а то они через некоторое время будут приписаны другим». — «Мы ленивые в этом плане — не умеем создавать себе популярность. Это тоже талант — уметь себя преподнести, а не скромно хвалить только других. Я даже статью по твоему заказу написал не о тебе, а о Ворошухе, сделал из него Шерлока Холмса или Плевако!» — не мог я брату простить его просьбу расхвалить на всю республику Ворошуху. «Ну ладно, Ворошуха — не самый худший вариант», — оправдывался брат. «Да, но я из него сделал самого лучшего, из дерьма — конфетку!». — «Ты из кузнеца тоже „левшу“ сделал, — сказал брат и добавил: такая наша судьба в этой стране — работать на других, а не на себя». — «Нет, не все евреи так себя ведут, — не согласился я. — И в Америке мы бы себя точно также вели, от себя не убежишь!». — «Ладно, чёрт с ними, — раздражённо бросил брат, — я себя веду так, как мне легче. Но ты меня отвлёк от того, что я тебе хотел рассказать, о законе парных случаев. Я тебе неделю назад рассказал, что пропала 12-летняя девочка — бухарская еврейка. Она пошла в магазин, и не вернулась домой». — «Да, помню, её труп нашли в арыке». — «Ну да, сегодня я вышел на 45-летнего спившегося юриста, бывшего адвоката. Произвёл у него в доме обыск и нашёл одежду девочки, следы крови. Доставил его уже в отделение милиции, где его допросил. Он отпирался, но затем всё же признался, что, увидев девочку, которую он давно приметил, заговорил с ней, угостил шоколадкой и пригласил домой книжки показать. Дома он её изнасиловал, затем привязал к батарее центрального отопления и продолжал её насиловать. Отпустить её он уже боялся, потому что она о нём расскажет. Но мне он сказал, что всё же ее отпустил и не убивал. Тогда я ему описал, как всё произошло, и как он её убил! А он её задушил и выбросил в арык. Затем я ему очень красочно описал, что его ждёт в колонии: его будут каждый день насиловать и в конце концов убьют! Вот ты мне говоришь, — продолжал брат, — что я добрый к преступникам. Так вот, этого я бы сам с удовольствием задушил! Ты посмотрел бы на его рожу — такой вонючий, грязный жлоб! Когда я его допрашивал, он высокомерно ухмылялся, он ведь сам юрист, мол, убийство ему не докажешь! Вот тогда я и стал ему описывать, что его ждёт в тюрьме. Он слушал, слушал, затем я увидел панику на его лице, и раньше, чем я успел что-то сделать, подскочил к открытому окну, а это было на пятом этаже, и вниз головой выпрыгнул! И ты представляешь, всего лишь перелом ног! Он жив, даже сотрясения мозга нет, а ведь летел вниз головой, а затем как-то оказался на ногах». «А ты очень сожалел, когда он выпрыгнул?» — спросил я брата. «Конечно, нет! Я расстроился, что он живой, так как маловероятно, что его приговорят к расстрелу».
