«Смотри, вы точно угадали!» — не мог нарадоваться отец и показал нам телеграмму: «Встречайте 5-го сентября, мама». — «Не угадали, а знали! И на тебя она все ещё злится! — объяснил я отцу. — Она подписалась как мама, а не как Люся». — «Смотри, а я даже не обратил на это внимание!» — удивился папа. «Ты очень доверчивый», — сказал я ему маминым тоном. «Всё равно хорошо, что она приезжает! — не мог он нарадоваться. — Если только она не передумает!» — испугался он. «Если и передумает сейчас, то приедет через пару недель. Это говорит о том, что ей плохо», — подумал я, но отцу этого не сказал. Мать все же не передумала и появилась первой на трапе самолёта ТУ-134, прилетевшего из Москвы. «Я не знаю, где мои вещи, — растерянно сказала она, — самолёт совершил посадку в Казани из-за неисправности. Я не хотела там ждать, пока он опять полетит, пошла к начальнику аэропорта и он, хороший человек, меня в другой самолёт посадил, а вещи остались в том самолёте». — «Так твои вещи уже в этом самолёте», — заверил её брат. «Нет, я не хотела, чтобы он передумал, и сказала, что я без вещей», — объяснила мама, как ей удалось «избавиться» от вещей. «Ладно, не переживай, — успокоил её брат, — вещи твои я найду». — «Ну, хорошо, — успокоилась ненадолго мама и тут же перешла к другой проблеме, — вы разве дадите мне спокойно жить! Вы и там всех настроили против меня и не дали мне там спокойно жить. Поэтому я решила: что я там буду одна, если вы всё равно и там…». — «Конечно, лучше нам здесь давать прикурить», — рассмеялся брат. «Я вам даю прикурить?! — возмутилась мама и вдруг неожиданно сказала: — Хорошо, если вы считаете, что я больна, так лечите меня, я согласна лечь в больницу! Там мне без вас действительно было спокойнее». Она выглядела уставшей и похудевшей. Папа испуганно на нас посмотрел. «Почему она решила лечь в больницу? Что случилось?» — спросил он нас, когда мама занялась приготовлением обеда, после возвращения из аэропорта. «Потому, что чувствует, что больна», — объяснил я ему.
«Нужно только Эмме позвонить!» — потребовала мама на следующий день. «Обязательно!» — заверил её брат. «Куда мы едем так долго?» — спросила она меня и брата по дороге в Кокташ, в республиканскую больницу. «В больницу», — сказал брат. «Разве надо так долго ехать? — спросила она как-то безучастно, а потом беспомощно добавила: — Всё равно, лишь бы без вас». В этот раз мы маму отвезли на легковой машине без участия психиатров и санитаров. В больнице ей уже было приготовлено место в палате. Зав. отделением — 45-летняя психиатр, заверила брата, что всё сделает для мамы. «Занимайся обменом, — посоветовали мы отцу, — нельзя терять время. Надо дать объявления об обмене и здесь, и в Бердичеве». После появления объявлений в газетах «Коммунист Таджикистана», «Вечерке» и в бюро обмена, к нам в кибитку повалил народ толпой! Желающих покинуть солнечный, трясущийся от землетрясений Душанбе с гостеприимным таджикским населением, которые отсылают кого в Ленинград, кого в другие места России, было много. Еще и землетрясения, более 400 в году — больше одного раза в день! К счастью, не все ощущались, основную массу только сейсмографы регистрировали и моё заднее место. Я их этим местом научился определять, лежа на топчане, например. Но сегодняшнее я почувствовал, сидя в кресле у парикмахера в гостинице «Душанбе». Кресло подо мной заходило, парикмахер не достриг меня, бросил свои приспособления и выскочил на улицу, оставив меня в кресле, завёрнутым в простынь. Уже стоя за широким окном гостиницы, на улице, он звал меня тоже наружу — присоединиться к нему. Такое сильное землетрясение я ощутил впервые, и мне было даже интересно — ощущение, как на качелях. Здание шатает, арматура трещит! Через пару минут всё прекратилось, тогда и парикмахер вернулся. «Так нельзя! — укорил он меня. — Надо выскакивать из здания, как я!» — объяснил он на своём примере. Через неделю мама нас встретила как своих добрых хороших знакомых, а ещё через неделю как детей. Только отца она продолжала незлобно укорять, что он был неправ. Она вроде, как бы вдруг, вспоминала и спрашивала, «зачем мы это всё ей делали», но это её всё же меньше волновало. Её можно было легко отвлечь на другую тему. Она могла смеяться, радоваться нашему приходу. Спрашивала, когда мы уходили, когда мы ещё придём. Вскоре уже и посещениям отца она радовалась, и он с ней разговаривал, как до болезни. «Дружная семья, — вспомнили мы с братом слова тёти Фани, — это та, когда все ее члены дружно живут!». — «Если бы она всегда была такой, — повторял всё время отец, — я бы ничего больше не хотел». Он удивлялся, как она так быстро пришла в себя. «Лекарства принимает, и Исаак с Эммой не мешают», — объяснил я ему.
Улучшение состояния мамы воодушевило отца, и через пару недель он нашёл через дорогу от Сельхозинститута трёхкомнатную квартиру для обмена. Мы все пошли её посмотреть. Она располагалась на втором этаже в красивом пятиэтажном доме, в народе именующемся «правительственный». В этом доме и ещё в одном, по соседству, жили работники Госплана и Совета Министров, но не только они. В квартире был телефон, туалет с ванной, душем и газовой колонкой, балконом и лоджией. Лоджия выходила во двор с высокими деревьями — чинарами, арыком с журчащей водой, текущей с близко лежащего Варзобского ущелья. За сельхозинститутом, который был в 30 метрах, с балкона были видны зелёные холмы. Вдали можно было видеть горы Варзобского ущелья. Рядом с домом, через одну остановку — мединститут, около мединститута ботанический сад, этот район в городе именовался Северный. Он располагался в северной части города, самой зелёной и спокойной. Дом стоял на проспекте Ленина, рядом троллейбусные, автобусные остановки. Да и наша кибитка была в метрах 200, так что, переехав в эту квартиру, можно было бы ещё каждый день бывать в кибитке, если соскучишься. Этот район был молодёжный из-за наличия рядом двух институтов и школ. На улице всегда было многолюдно. Из окон студенческих общежитий, через дорогу, доносилась таджикская музыка. В этой квартире жили двое сестёр, а не три, как в том бараке. Зато эти две сестры были в два раза крупнее тех трёх, и поэтому их и было, наверное, только две. Они были готовы хоть завтра уехать в «прекрасный» город Бердичев. Их родственники жили в Киеве, но на Киев им поменяться было нереально. Какой дурак-украинец поедет в Душанбе, где прячутся евреи, а таджики, как известно, не живут в Киеве! Конечно, мы не сказали сёстрам, что в Бердичеве живут еще и евреи! «Наши родственники поедут в Бердичев, посмотрят вашу квартиру, и мы готовы хоть завтра меняться!» — порадовали они нас.
Мы тоже были не против. Мне уже не хотелось уходить из этой квартиры и идти в кибитку. Я никогда не жил в квартире с телефоном, водой, центральным отоплением, лоджией, а главное — туалетом и ванной. Мой туалет до сих пор находился на улице и назывался: одно-, двух-, и более- «очковый», с незакрывающимися дверьми. Моя ванная находится в бане, а телефон мой расположен на улице в телефонной будке, моя вода — в уличной колонке, отопление — когда бросишь дрова в печку! Через две недели нашу квартиру в Бердичеве осмотрели с помощью соседей, у которых мать, к счастью, оставила ключи. Осталось только взять подпись у матери о её согласии на обмен. «Ладно, — сказала мама отцу, подписывая бланки на обмен, — мы должны жить, где дети». — «Вот что значит дружная семья! — подумал я. — Тётя Фаня оказалась, и в этот раз права!». Отец поехал в Бердичев передавать сёстрам нашу бердичевскую квартиру, а мы получили ключи от их квартиры! Брат тоже, почти одновременно, получил квартиру в центре города, и мы разъехались по новым квартирам. Я с отцом и матерью на Северную, брат с женой и сыном — в шести троллейбусных остановках от нас, около Театра оперы и балета имени Айни. Он не ходил на театральные представления, но зато к нему с женой приехала его тёща на гастроли! Поэтому он часто сбегал к нам с собакой. Динго в два или даже в три раза стал крупнее и уже напоминал пантеру с огромными болтающимися ушами, чем наводил еще больший ужас на окружающих! Нам он казался всё ещё щенком, каким мы его запомнили при приобретении в зоопарке. Динго нам не подчинялся и часто платил «чёрной» неблагодарностью за спасение. Он мог ни с того ни с сего зарычать, укусить, когда ел, или если не так его погладишь. Он возомнил себя «старшим» в семье и не хотел с нами дружно жить. Специалисты нам говорили, что мы его неправильно воспитали. Мы к нему относились, как к любимому ребёнку, и он это принял за нашу слабость. В многоэтажном доме он стал помехой, лаял он громко, намного громче, чем брат облаял когда-то продавщицу. Доги, как оказалось, лают очень мощно, так что стены, казалось, рухнут! У нас, к тому же, на первом этаже, под нами, обнаружился нервный сосед — зам. министра образования. Дом ведь неслучайно назывался правительственным. Со своим статусом министра он был очень важным таджиком, ему мешали даже наши шаги по комнате. При перемещении стула у нас в квартире он тут же прибегал, звонил нам в дверь и предупреждал: так себя не вести, т. е. не ходить и не сидеть! А тут брат сегодня ещё и с Динго пришёл, который мощно лаял. В этот раз сосед пришёл не один, а с двумя милиционерами, которых он вызвал. Милиционеры, как и положено в Таджикистане, были таджиками. Они очень уважали всех министров и этого министра, т. к. он был большой начальник — большой Раис (Раиси калон) и таджик, к тому же, как и они. Они потребовали наши паспорта, как будто это было на улице, а не у нас дома! Брат им дал своё удостоверение старшего следователя прокуратуры, что отрезвило милиционеров. Теперь они уже брата больше уважали, чем министра, т. к. министр — просто большой начальник, а следователь ещё и «страшно большой» начальник! Они не знали, что им делать: на чью сторону перейти? Они сказали брату извиняющимся тоном, что «Раис» тоже большой начальник, указав на соседа, которого почему-то не смутило, что брат работает в прокуратуре. Он продолжал настаивать, что собака должна быть удалена из его дома, т. к. он задыхается от собачьего присутствия. Такой чувствительный оказался сосед. Но милиционеры его уже не поддерживали, а только, разведя руками, ушли. Динго продолжал громко лаять и носиться по комнате. Наша квартира ему была непривычной и он, к тому же, был нервным и не слушал команды. Отведём его к знакомому охотнику — решили мы. Он был известен в мире зоологов, участвовал в передачах «В мире животных», умел обращаться с волками, змеями, охотился на медведей. Собаки для него были, как для нас домашние кошки. И когда мы пришли к нему домой с Динго, то во дворе у него увидели двух собак. «А, это он!» — обрадовался охотник, т. к. брат ему уже пообещал подарить дога. «Только осторожно!» — предупредили мы. «Во, даёте! — обиделся охотник. — Я волков не боюсь! Поди-ка сюда! — предложил он легкомысленно Динго и взял поводок. — Ой, ой, ой! Заберите его! — завопил охотник, как я тогда с овчаркой. — Заберите! Это зверь!» — просил он, пока Динго держал его руку в крепких зубах, которые разгрызали бараньи «косточки» без остатка, как масло. Охотника удалось спасти. Но Динго и нас укусил, так ему охотник понравился, и он уже привык держать в зубах человечьи косточки. «Я его не возьму, извините! — сказал охотник. — С ним никто ничего не сделает! С такой собакой я ещё никогда не имел дело!».
