Рядом стоящие, директор и остальные не заметили, выручила музыка и толкотня вокруг, но всё же, кое-кто увидел! Стасик и наш сосед Владик — боксёр-перворазрядник, подскочили ко мне, и при Ляховском Владик пожал мне руку и сказал: «Молодец, резкий удар! Только бледность ни к чему! Будь как я!» — при этом похвастал своей красной от выпитого вина физиономией. Затем Владик встал каблуком на стопу Ляховского и продолжал, как ни в чём не бывало, разговаривать с нами, выражая, таким образом, презрение к тому. Ляховский попытался высвободить ногу, отнял от рыла руки и опасливо покосился на нас. На меня смотрел уже только один его глаз, который заплыл, его уже, как бы, не было! Вместо глаза была узкая щелка! Кожа на верхней скуле была рассечена, струйка поросячьей крови стекала вниз! У меня мелькнула мысль закрыть ему второй глаз, но сдержал себя, это было бы уже групповым избиением. С трудом высвободившись из-под каблука Владика, Ляховский встал и, пошатываясь, вышел из зала, держась за то же самое свое, но уже изменившееся рыло! Кто-то позвал Стасика и Владика допивать спиртное. Они предложили и мне пойти с ними, но почему-то не хотелось пить. Понимал, что ещё не всё кончилось: Ляховский, если б был один, так нагло себя не вёл бы. Словно отвечая на мои мысли, Стасик и Владик сказали: «Если что, мы здесь рядом!». Я вновь пригласил потанцевать, не помню кого. Ощущение было, что это сестра родная первой партнёрши. Не успел даже танец завершить, как вижу: в зал вошли пять-шесть подвыпивших рож! За ними шёл, всё ещё, придерживая левый глаз, Ляховский. Он явно кого-то искал, мешало ему ухудшившееся зрение, но всё же, наконец, меня разглядел, и привёл ко мне своих заступников. Пришлось отпустить и эту партнёршу. Гурьбой предложили мне выйти и поговорить. Согласился только с Ляховским выйти! Подошедшие Стасик и Владик меня поддержали, решили: выходим только я и Ляховский. Он шёл за мной нехотя и нудил: «Что у тебя в карманах? Есть что-нибудь острое, тяжёлое?». Ответил: «Там увидишь». Когда мы вышли на твёрдый замёрзший снег и лёд, было ясное небо, большая луна на ночном морозном небе! Было настолько холодно и неуютно после тёплого зала, что хотелось попить горячего чая, лучше с бутербродом!
У меня лично большого желания сражаться не было. Я понимал, что обещания благородного, честного поединка также реально, как если бы они признались в глубокой религиозности! Ляховский стоял напротив меня и молчал. Он, чувствовалось, ждал подхода основных сил. Я его спросил, что он хотел мне сказать? «За что ты меня ударил?» — наивно поинтересовался Ляховский. В это время на улицу выскочили его братья по вере! Он тут же ожил и нанёс удар в мою сторону! Я уклонился, и Ляховский от усердия врезался в стену клуба, которая была за мной. Тут же удалось, отскочив назад, уйти от чего-то острого, которое снизу коснулось и обожгло мне крыло носа и губу! Успел заметить лезвие ножа! В это же время сильный удар сбоку в спинку носа нанёс мне другой заступник. Я не успел отреагировать и уйти от удара, со всех сторон был окружён сворой! В голове гудело, потемнело в глазах, но устоял на ногах и сознание не потерял. Кровь струёй шла из носа и губы. Появились Стасик и Владик, стали вести переговоры. Владика некоторые из них знали. Почувствовал: внимание ко мне на мгновение ослабло. Увидел, стали появляться новые сочувствующие Ляховскому. Тот стоял в стороне с подбитым глазом, вызывая сочувствие. «Кто тебя, Ляха?!» — и получив от него ответ, новоприбывшие принялись глазами искать виновника. Решил: «Пора!» — и вначале медленно, а затем быстрее и быстрее, ускоряя шаг, незаметно отошёл за здание клуба. Уже там услышал крики: «Где он?! Куда он делся?!». Это только придало мне решимость и энергию! И я очень быстро побежал! Дело осложнялось тем, что в этих краях я бывал только в трёхлетием возрасте! Мать, работая заведующей детским домом, расположенным где-то здесь, несколько раз брала меня с собой. Я летел, как птица, ориентируясь на магнитное поле земли! Вскоре выбежал на большое пространство с гранитными камнями и плитами и понял: «Я на еврейском кладбище, где днём похоронили дядю Веню! Сейчас примерно два часа ночи». Суеверного страха не было, наоборот, появилось желание даже спрятаться за каким-нибудь камнем или под плитой. Кладбище пересёк быстро, как гепард! Выбежал на дорогу, и дальше уже медленнее, трусцой в одном темпе, продолжал путь к дому. Без остановки добежал до города, а дальше в быстром темпе дошёл до дома. Холодно было на улице. Когда ввалился домой, мать и родственники ахнули, меня таким ни разу не видели. Мать, чувствовалось, была больше расстроена, испугана, чем родственники. А я ещё сделал глупость и сказал, где был. Дочери дяди Вени молча переглянулись. Через год одна из них скажет маме, что я был наказан за отношение к смерти их отца. Брат тоже был удивлён, вернувшись под утро домой, и отметил, что у меня «собаковидная» морда. Он был мастером точных определений. Я и сам видел в зеркале опухшие губы и нос, придающие большое сходство с другом человека. На следующий день пришёл Гена и спросил: «Почему ты меня не позвал? И, вообще, куда ты делся?!». После чего предложил пойти сегодня догулять ещё в одно место. Новый год провёл с родными и близкими. Мама сказала: «Правильно ты сделал, что никуда не пошёл! Дома лучше!». После Нового года участились боли в подложечной области, ощущение, как будто постоянно голодный! После еды боли успокаивались на непродолжительное время.
В минуты опасности, тревоги мама становилась очень энергичной. Она забегала по врачам, но никто не мог установить диагноз. Сумели пробиться в один из киевских научно-исследовательских институтов! Кандидаты и доктора медицинских наук ставили самые диковинные диагнозы! И, наконец, научная мысль остановилась на заболевании солнечного сплетения с красивым названием «солярит». Я знал, что солярий — это место для принятия солнечных ванн на курортах. Мне нравился такой красивый диагноз, только это не помогло. Участковый терапевт, на всякий случай, решила назначить рентгеноскопию желудка. И медицина в творческих муках, наконец, установила правильный диагноз: язва двенадцатиперстной кишки! Очень плохо себя чувствовал в холодных, грязных заводских цехах во время практики. Плохо было также весной. С другой стороны, весна мне нравилась за запах талого снега, спокойное солнце, запах вечернего воздуха, краски яркой одежды на оживлённых улицах и короткие юбки распустившихся, как цветочные бутоны, девушек! В голове появлялось множество планов, желания жить и действовать, но так было только тогда, когда не было болей, а когда они появлялись, то всё красивое раздражало и вызывало тошноту. К лету исчезают контрасты, всё успокаивается, вместе с этим и боли у меня успокаивались. Лето расширяет скудные возможности бердичевлян. Речка — гордость жителей Бердичева, хотя она и Гнилопять, но всё же можно загорать и купаться. Есть даже лодочная станция, где я всегда брал лодку у частников, живущих слева от лодочной станции, среди зарослей на берегу. За 50 копеек катаешься хоть целый день!
Мне нравилась речка, больше в утренние и вечерние часы: спокойная вода, мягкое солнце, редкие загорающие. На душе какая-то лёгкая грусть, тоска, желание чего-то большего! В особенности мне нравился поход на речку! Утром спускаешься с холмиков: узкая дорога, по бокам деревья; тихие дворы живущих здесь; пение петухов; женщины, развешивающие стираное бельё на верёвках вблизи домов. Всё это почему-то ещё больше усиливало тоску, грусть, но какую-то приятную, как если бы слегка зуб болит и приятно на него надавить! На речку я редко ходил один, чаще с братом и его друзьями или со своими товарищами. Не любил толкаться на берегу, лучше взять лодку и оторваться от этого лежбища. С лодки видны красивые берега, заросшие зеленью. У Лысой Горы можно причалить лодку и полежать на траве, нарвать камышей. Отсюда я видел свой дом в метрах 800–900, за пляжем, на возвышенности. Не любил ходить на речку с Геной, по известной причине, иногда там его находил, вернее, он меня: «Не ищи беду, она тебя сама найдёт!». И тогда, под вечер, он «специально» ко мне зашёл, чтобы предложить пойти покататься на лодке! Я нехотя согласился, решил: «Возьму лодку не на лодочной станции, а у частников». Когда мы проходили мимо лодочной станции, к нам подошла «рожа» лет двадцати пяти! Я эту «рожу» знал на вид. «Она» жила недалеко от речки. Хозяин этой «рожи» постоянно там шатался со своей шпаной. У них у всех были такие же отвратные рожи и всегда подпитые. Их знал не только я, но и весь город! Их фотографии не сходили с витрины т. н. городского прожектора, который располагался около городского кинотеатра и поведывал о городских хулиганах, «клеймил» их позором! Я даже знал, что фамилия этой «рожи» — Мутко. Это была на редкость отвратительная «рожа»: большая башка; круглое, как блин, конопатое рыло; узкий лоб; бесцветные брови; нагло смеющиеся, прищуренные крысиные глазки; короткий ёжик дополнял композицию! Он был коренастый, плотный, с бычьей шеей, короткими мясистыми руками, мощной грудной клеткой, короткими ногами. Он напоминал не то бульдога, не то собаку-боксёра, с разницей, что у тех более интеллектуальные морды. Его основным занятием были грабежи, обирание бердичевлян, если они появлялись в тёмных закоулках. А т. к. в Бердичеве светлых не бывает, то лучше было вечером с этой компанией не встречаться. Такая встреча никому ничего хорошего не сулила. Этот Мутко был уже судим, и милиция, чувствовалось, на него давно махнула рукой, только так, слегка журила в прожекторе!
