Я это замечал, возможно, больше, чем он. Вернее, он привык и делал вид, что не видит. Идти с ним означало — идти подраться! И Гена, возможно, меня с удовольствием подставлял. Однажды мы с ним даже не пошли на танцы, а просто сидели днем на скамейке, невдалеке от танцплощадки, и мирно беседовали. Вокруг, как всегда днем, на танцплощадке и в парке пусто. Мимо проходили трое — один нашего возраста, остальные лет 15-ти, 16-ти. Я сразу заметил, что они насмешливо косились на Гену и переговаривались, смеялись, совсем нагло глядя на него. Сражаться за его честь и достоинство не хотелось! Решил: если Гена не заметит, то и я сделаю вид — ничего не вижу. Но они настолько нагло смотрели и смеялись, что Гена аж покраснел как рак, надулся как индюк! И от этого стал ещё смешнее для них. Они уже смеялись, держась за животы, нарочно это демонстрируя! Моё терпение лопнуло, я встал и поманил пальцем старшего. Все трое, обрадовано, ко мне подошли! Они только этого, оказалось, и ждали, и были довольны такому подарку судьбы, как будто я предложил им выпить рюмку водки за дружбу! Меня трясло от злости, от их рож, и когда один из них спросил: «Чего надо?!» — вместо ответа я ударил старшего прямым ударом в верхнюю челюсть. Удар получился несильным, от волнения и нетерпения. Он схватился за глаз, а двое других от неожиданности «обделались»! Взяв Гену за руку, как ребёнка, я потащил его к выходу парка. Через пару метров увидел краем глаза, что они идут за нами и угрожающе сплёвывают. Удар действительно оказался мало эффективным, только смешливость отбил. Понял: «Просто так, без добавки, они не уйдут!» — а на улице не хотелось иметь с ними дело, заступников и сочувствующих у них найдётся больше, чем у меня. Не доходя метров пять до выхода из парка — решил: «Сейчас!» — резко повернулся и уже без волнения, только одна злость, пошёл навстречу желающим полноты ощущений! Уже подойдя, я спросил: «Ещё хотите?!». Старший менее охотно, чем при первом знакомстве, но почему-то ответил: «Всегда, пожалуйста!». Я охотнее, а главное, намного сильнее, чем в первый раз, ударил, как бы чистовой обработкой исправил первый брак! В удар вложил больше души, но не разнообразия, использовал первую метку как мишень! Ударил в то же самое место. Такой удар по нижней челюсти был бы эффективнее. Но «хохотун» и так уже больше ни о чём не просил, и мне стало намного легче! Мы спокойно ушли к Гене домой, его дом был напротив, в метрах пятидесяти от парка. Весь день и вечер были приятные впечатления, и мне было интересно узнать о себе много хорошего, Гена на хвалу не скупился.
Глава 3
Брат мамы — дядя Митя — успел уже несколько раз попасть в психиатрическую больницу Житомира. Вскоре его перестали туда принимать, врачи решили — неизлечим. А он так и бродил по улицам в шапке ушанке, в телогрейке, ватных штанах, сапогах — в любую погоду, зимой и летом! Однажды около городского склада его, бесцельно бродящего, заметил заведующий складом знакомый мамы — еврей. Он позвал Митю, попросил помочь разгрузить машину. Митя за эту работу получил немного денег. Ему дали выпить водки. На следующий день он опять ушёл на склад и стал каждый день туда ходить, это стало его постоянным занятием. Всех тревожило, что он ежедневно выпивает! Но, к удивлению, после выпивки он как будто даже умнел и говорил более осмысленные вещи, хотя язык и заплетался. Митя стал ходить регулярно в баню, стричься, бриться, лучше одеваться! У него появилась женщина, и в течение нескольких лет он стал практически нормальным человеком! Вспомнил, как после контузии на японском фронте появились галлюцинации. Врачи объяснили излечение заслугой трудотерапии, она была у них в больнице как наказание! Митя женился на медсестре с 16-летним сыном. Первая жена Мити от него отказалась сразу же после возвращения! Его дочь училась в одной школе с братом. Она всем говорила, что папа погиб, ни разу не пришла к нему, убегала, когда он к ней подходил! Ей приходилось убегать и от Марика, он её частенько за ее отца бил.
Однажды утром прибежала бабушка и сказала: «Всё! Веня доживает последние часы!». Через два дня, под Новый год, дядя Веня умер от инсульта. Мама с родственниками подробно обсуждали, как он выглядел перед смертью: храпел, как будто бы спал, выкатывал глаза, чувствовалось, хотел что-то сказать, а перед смертью открыл глаза, выкатилась слеза, и он умер. Я всегда испытывал какой-то страх увидеть покойника и не пошёл на похороны. Не хотелось видеть дядю Веню мёртвым. При жизни он был весёлым! Хорошо запомнил — похоронили дядю Веню 31 декабря 1963 года на еврейском кладбище в Бердичеве, около кожевенного завода.
Хотя я и не пошёл на кладбище во время похорон, я побывал на нём в ту же ночь, и чуть было на нём не остался! Как любил повторять мой брат: «Покорного судьба ведёт — упрямого тащит!». А дело было так: после похорон родственники собрались у нас дома и остались ночевать. На меня, заметил, косились с осуждением, в особенности, взрослые дочери дяди Вени. Настроение было отвратительное, не знал — куда деться! Не хотелось куда-то идти, портить другим настроение. Под вечер пришёл «проводник в ад» — Гена! Я даже обрадовался его приходу. Посидели некоторое время, поговорили о планах, о встрече Нового Года, и Гена мне предложил: «А давай, пойдём на Новогодний вечер нашего техникума! Там, говорят, будет неплохо! Всё равно, здесь, дома, тебе нечего делать, а там хоть отвлечёшься, развеешься». «А, где будет вечер?» поинтересовался я. «Как, разве ты не знаешь?! — удивился Гена. — В клубе кожевенного завода». — «Причём здесь кожевенный завод?! — удивился, в свою очередь, я. — Почему не в техникуме?!».
А про себя подумал: «Что это за место такое, что все туда сегодня стремятся?!». — «Там хороший зал для танцев, и техникум его арендовал на вечер, — пояснил Гена и добавил: — Так решил директор техникума». Тётя Гены работала в техникуме, и он имел всегда точную информацию. Не хотелось идти так далеко — километров 10 от дома, на окраине города, к тому же, у меня не всё в порядке с одеждой, вернее, все не в порядке с одеждой, а самое главное: летние туфли на скользкой подошве! А лёд в Бердичеве на Новый год бывает очень прочным и удобным для фигурного катания! Но Гена был занудой, и стал мне описывать радостные перспективы, которые меня там ждут: музыка, танцы, буфет и много, много баб, и даже не только из техникума. В это время за дверью в соседней комнате ещё громче запричитали и завыли. Я решил — Гена прав! Мы быстро собрались. Маме я объяснил: «Иду к Гене, скоро приду». Она мне сказала: «Неудобно уходить в такой траурный день». — «Ну, а что мне делать со стариками?» — возразил я. Этот довод её убедил, она попросила поздно не приходить и ещё с пьяными не связываться, что я точно обещал. Как я и ожидал, лёд на дороге очень обрадовался моему появлению! Больше никого не было в летних туфлях, и я каждые пару метров отплясывал какой-то неизвестный мне танец, чтобы удержаться на ногах! Выручил подошедший к автобусной остановке автобус, который не часто бывает на бердичевских улицах. Просто, что называется, повезло! И вот, мы у заветной двери зала кожевенного завода! Прохожу, в дверях дружинники с красными повязками, двое из параллельной группы. Один из них — Ляховский, сытое свиное рыло, из той группы. Я прошёл, но не почувствовал рядом с собой Гену — как корова языком слизала! Обернулся — он опять потерпевший! Этот самый Ляховский за шиворот выталкивает Гену наружу! Пришлось вернуться и поинтересоваться, что случилось! Получил довольно грубый ответ Ляховского: «Ты иди, это не твоё дело, я его не знаю, пусть покажет студенческий билет!». — «Как не знаешь?!» — но по его морде тут же понял — развлекается. А Гена, как всегда, оказался кстати. Такой всегда кстати! «Ты что, не знаешь, кто я?!» — наивно спросил Гена. «Знаю, жид!» — резонно ответил Ляховский. Тут уж мне ничего не оставалось, как оттолкнуть ляха от жида и за руку втащить в вестибюль жида! Ляховский подскочил уже ко мне! Я его снова отбросил, нас разняли, и я с Геной пошёл в раздевалку. Разделись, и в зал — в центр веселья! Огромный зал, ёлка в центре, откуда-то сверху доносилась неплохая музыка. Всё вокруг гудело, танцевало, веселилось! Даже директор техникума, который тоже зачем-то был здесь, и другие педагоги веселились. Но на душе было как-то неспокойно, не чувствовалось разрешения диалога с Ляховским! Какое-то отвратительное чувство незавершённости! Как будто бы оторвали от кружки с водой в пустыне! А главное, это гнусное свиное рыло и наглые вонючие глазки, и никто, чувствовалось, не умер у него из близких накануне! И собой я был недоволен: какая-то вялость, нерешительность! Даже уйти захотелось, но решил для приличия потанцевать с кем-нибудь, а затем уйти подальше от этих физиономий: директора, педагогов, студентов — как будто пришёл на занятия в техникум. «Ну, и дурак этот Гена! Вечно его тянет в дерьмо, а ещё больше дурак я, постоянно вляпываюсь из-за него в разное дерьмо!» — с этими «упадническими» мыслями я выбрал если не самую уродливую, то претендентку на это звание. Соответственно одежде и своему настроению, молча топтался с «уродкой» на одном месте. Думал о своём, пока не увидел сидящего сбоку Ляховского. С тем же выражением его мерзкого рыла он отдыхал на стуле. По рылу было видно, что оно «своё» не добрало! Гена всё ещё ходил по залу и искал «суженую». По его жидовской морде было видно, что конфликт у дверей не оставил глубоких рубцов в его кавказском сердце! Он прошёл даже рядом со стулом Ляховского, как газель мимо крокодила на водопое! Тот, как я увидел, насмешливо постоянно взирал на Гену, очень его «хотел»! Гена, казалось, его не видел, или делал вид, что не видит? Вот, он уже с кем-то весело топчется на месте, вернее, трется о зад будущей героини его живописного полотна. Точнее, весёлым был он, а партнёрша имела вид, как будто бы занимается благотворительностью. Я не заметил как, но почему-то оказался около стула Ляховского! Даже не помню, куда делась партнёрша, по-моему, я просто разжал руки и отошёл. Внимательно и заинтересовано посмотрел в глаза Ляховского. Рядом, сбоку, увидел стоящего спиной к нам директора техникума в кругу весёлых педагогов. Но я уже никого не хотел видеть и слышать! Я хотел в этом зале только одного его — Ляховского, чтобы на душе стало легче, спокойнее и добрее! Какая-то горечь, злость захлестнула грудь, сердце колотилось, тяжело было дышать, кулаки, зубы стиснуты до боли! Ляховский ответил мне нелюбящим, но перепуганным взглядом. Это продолжалось не более нескольких секунд: он сидит на стуле, я медленно подхожу к нему, и как только его морда оказалась в зоне досягаемости, ни слова не говоря, я ударил его в привычное «срамное место» — левую верхнюю челюсть, под левый глаз! Ляховский застонал от боли и осел на стуле, держась руками за рыло! Я остановился, немного стало легче.
