«С завтрашнего дня всем собираться у меня в ординаторской на утреннюю пятиминутку! — объявил я персоналу. — Медсёстрам докладывать, что произошло за ночь с больными». — «Сегодня вместе пройдём по палатам, — сказал я старшей медсестре Раечке, — я ещё не всех больных по фамилии знаю. Отправили кровь на брюшной тиф?». Больные с пневмонией продолжали лихорадить, несмотря на жаропонижающие средства и инъекции пенициллина в высоких дозах — один миллион каждые три часа. Онкологический старик как будто выглядел бодрее. «Сегодня перельём 500 мл. крови, — сказал я Раечке. — Все остальные назначения продолжать». Его сын с надеждой на меня смотрел, кланялся постоянно, завидев меня, и повторял: «Рахмат, рахмат». Старик протянул мне руку, сказал: «Рахмат». У больной астмой, хотя и продолжало свистеть в груди, но она впервые ночью спала. До обеда обошёл половину больных. Решил вторую половину после обеда пройти. А завтра, наоборот, начну с последней палаты — пойду к первой, чтобы не постоянно одни и те же были до обеда, а другие после осматривались. Решил никаких записей в истории болезней не делать, только целый день наблюдать, обходить больных, исправлять или добавлять лечение. Следить за их состоянием, которое могло с минуты на минуту меняться. Легче вмешаться сразу, а не ждать ухудшения, когда будет тяжелее что-либо сделать. 60 больных на меня одного, и таких, которые требуют постоянного наблюдения — не оставляло времени для записей в истории болезней. Одно из двух: или хорошо писать и не лечить их, или лечить и не писать — выбрал второе. «Всё равно уеду через 2 месяца, кому нужны мои записи, зато смертность уменьшу! Писать и местные на плохом русском, вернее, узбекском, смогут. И зачем мне на хорошем русском и грамотным медицинским языком портить их самобытный, национальный колорит! Посмотрим, что высеется из крови у этих с пневмониями. Если ничего, то заменю антибиотик пенициллин на цефалоспорин. Основная масса микробов к пенициллину устойчива. Если брюшной тиф, то назначу левомицетин. Если брюшного тифа не окажется, придётся ещё и туберкулёз исключать, как-то найти возможность всем рентген сделать», — размышлял и советовался я сам с собой.
«Есть кровь — можно переливать», — позвала меня Раечка. Наладили систему для переливания крови. «Подожду около постели старика, пока первые 50 мл. не прокапает, и если реакции не будет, можно будет дальше переливать», — решил я про себя. После переливания крови старик порозовел. «Впервые за всё время пребывания в больнице!» — удивилась Раечка. После обеда продолжил обход остальных больных. Сорокалетняя больная с ревматоидным артритом, выраженной деформацией суставов кистей, стоп, коленных суставов стонала от боли. Получала аспирин, анальгин, димедрол — старая схема лечения. «Назначу ей лучше бруфен, в отделении есть четыре упаковки», — решил я и пообещал её мужу, который пришёл её навестить, что лучше будет. Двое больных с ревматизмом, пороком сердца, мерцательной аритмией получали внутривенно корглюкон и фуросемид внутрь — мочегонное. Назначил им в капельницу утром строфантин вместо корглюкона, панангин, кокарбоксилазу, 2 мл. лазикса — мочегонное, и внутрь дигоксин — сердечный гликозид утром и вечером. Дополнил и исправил лечение у других больных. Постучав в дверь, зашёл в ординаторскую, кланяясь в пояс, сын онкологически больного старика. За последние два дня старик приободрился, и сын пришёл меня отблагодарить. Достав из кармана 25 рублей, сунул их мне в карман халата. Я не стал предпринимать ханжеских попыток ему эти деньги вернуть. Во-первых, он понял бы это как то, что я для его отца ничего не делаю и ничего хорошего не сделаю. Во-вторых, это естественное желание отблагодарить, и, в-третьих, 25 рублей для меня не лишние. Я никогда не буду вымогать деньги у больных, но и не буду отказываться брать как благодарность, если сам чувствую, что заслужил. И, конечно же, я не последую совету профессора — большого Хамидова — взять 25 рублей и вернуть ему тут же свои (две десятки + пятерка). Как бы, поменяться, как он, альтруист, это с картошкой сделал. Часа через два, по «закону парных случаев», зашёл в ординаторскую муж больной с ревматоидным артритом. Он узнал от медсестры, что я лечение поменял. «Мая начальник база, — сказал он, — памаги мая жена. Я тибе атвизу база, и ви какая хочиш одежда вазмеш. Памаги уважаимай, а моя тибе памагать!». — «Вот и первые признаки благодарности, — подумал я, — но в отличие от местных врачей мне ставят условия: „дашь на дашь“, „ты помоги, и я тебе помогу“. Местные врачи делали наоборот: „Заплати, тогда твоей жене лучше станет, не заплатишь — хуже будет!“».
Глава 18
Вечером решил до прихода Мансурова сходить на почту и позвонить домой, нужно же с кем-то по-русски поговорить. А то я здесь, как Робинзон Крузо с попугаями, как ветеринарный врач. У таджиков я был в состоянии спросить: «Где болит?» (Куджо дар мекунад?); «Что болит? Голова?» (Кала дар мекунад?); «Живот болит?» (Шикам дар мекунад?); «Руки болят?» (Даст дар мекунад?); «Ноги болят?» (По дар мекунад?); «Сердце болит?» (Диль дар мекунад?). Обычно таджики радовались, что с ними на их родной «мове» говорят, и начинали сыпать на своём, что я уже не понимал, но всё же что-то мог. Если больные были узбеками, я надавливал на живот и вопросительно смотрел, а те кивали: «Да или нет». Хотелось поговорить на чистом русском, так как на еврейском — не с кем, и я его плохо знаю. «Всё хорошо, скучаем, приезжай поскорее», — сказала по-русски жена. «Приеду через два месяца, — пообещал я. — А дети как?». — «Хорошо», — как всегда оптимистично, бодро ответила она. С одной стороны, я ценил её за эти качества, которые она проявляла, даже если плохо было, говорила: «Хорошо». Её логика была простой: «А почему должно быть плохо?!». У меня была другая логика: «Действительно ли так хорошо?!». Для этого нужно пощупать рукой шею и определить, не повышена ли температура. И мне удавалось, придя домой, сразу с порога сказать, что у сына повышенная температура — 37,2 или 37,5, не говоря уже о более высокой, и что он заболел, по глазам, реакции. Жена же возражала: «Что вдруг, с чего ты взял?! Я его целый день наблюдаю и всё хорошо, а ты сразу с порога!». — «Ты что, сама не видишь?! — возмущался я. — Померь температуру, тогда узнаешь». — «Да, точно, — говорила она, вытащив градусник, — 37,5, откуда это?! Ведь целый день был здоров!». Всё же не выдержал и приехал на выходные в Душанбе. Прощупав детей, осмотрев и убедившись, что действительно здоровы, выслушал жалобы мамы, что дети недостаточно получают питания, и что сын похудел, что не соответствовало действительности. Это было видно и по отцу, который скептически скривился за спиной мамы. Пообщался с братом, которому предложили работу зам. прокурора Кулябской области. Должность высокая, но будет сидеть на острове, как я сейчас. У меня через два месяца это закончится, а у него только начнётся.
Возможно, сыграли роль эгоистические соображения — не хотелось оставаться в Душанбе без него. Кроме детей, самой энергичной была сиамская кошка по имени Ушастик. Маленького размера, но злая. Хотя с детьми не была агрессивной. А вот меня укусила при попытке ее погладить, но и то «по-доброму», не так, как когда-то овчарка или даже Динго. Чуть пригубила, поставив, как бы, двумя резцами компостер на большом пальце и отпустила, не забыв при этом убежать под диван. Два дня пролетели очень быстро, как два часа! И в понедельник в 6 утра поехал в этот раз в аэропорт, чтобы на самолете ЯК-40 полететь в Шаартуз. Сам полёт занимал полчаса — взлететь и сесть! Но немного напугал, до этого летал только в Москву на больших самолётах, и пассажиры были солидными, и экипаж, и стюардессы. Всё создавало впечатление, что такой самолёт не разобьют. А тут всё как-то несерьёзно — экипаж из двух человек, никаких стюардесс и пассажиры с мешками, с базара Путовского возвращались в кишлак родной, продав свои арбузы и «врачебные», наверное. Не верилось, что такой самолёт не только может взлететь, но еще и приземлиться. Места — как в автобусе, пассажиры тоже. А когда самолёт летел над высокими горами и иногда его потряхивало, то ещё меньше надеялся на успех, казалось, что он очень долго летит, и тут он вдруг резко стал снижаться и сел нормально! Молодцы лётчики, не подвели! — радовался я. Попробуй, посади такой самолёт и так точно в нужном месте. Взлететь, может, и я мог бы научиться, но откуда они знают, где точно сесть?! Это для меня до сих пор тайна. Если бы стал лётчиком, то за свой труд запросил бы тысяч сто за один полёт. Если бы удалось хоть один раз взлететь и сесть, то больше бы уже не летал — на всю жизнь хватило бы впечатлений! Самолётом очень удобно летать, и Шаартуз, оказывается, совсем недалеко, только дорого — 25 рублей билет вместо 3-х рублей на автобусе, в 10 раз дороже. Но если сын больного старика каждую неделю будет давать по 25 рублей, то можно будет каждую неделю давать свой палец Ушастику в рот и русский не забыть! Как сказала нам одна психически больная старуха-еврейка, со старческой деменцией, когда проходил цикл по психиатрии: «Если каждый мне дал бы по 50 копеек, то мне бы хватило на жизнь — всего 50 копеек!». У меня запросы несколько выше были, по 25 рублей, но зато только один раз в неделю!
