Не смейся над этими людьми... Им не хватает выдержки... Как только я вспомнил наставления Джонни, как только осознал, что смеяться нельзя, я понял, что пропаи. Первый слабый позыв я замаскировал, пошмыгав носом. Для прикрытия я взялся за ложку. Но никто еще не приступил к еде. Никто не произносил ни слова. Мы ждали Стива. Когда его легкие уже были готовы разорваться, он опустил голову и выдохнул, а кончики усов затряслись, как у старательною грызуна. Со своего места я наблюдал, как человеческое выражение дезертирует с тонущего корабля его лица. Новые непрошеные образы из детства бегали вереницей, вперед и назад, по спирали моего беспокойства и безудержного веселья. Я пытался отогнать их прочь, но нелепые усы властно пробуждали воспоминания, сводя на нет мои потуги: викторианский тяжелоатлет на жестянке с печеньем, шкворень в шее Франкенштейна, новомодный будильник с нарисованной рожицей, показывающей без четверти три. Садовая Соня, пьющая чай с Болванщиком, мистер Крыс в школьной постановке «Ветра в ивах».
И у этого человека я собирался покупать пистолет.
Я ничего не мог с собой поделать. Ложка в моей руке ходила ходуном. Я осторожно положил ее на стол и изо всех сил стиснул зубы, чувствуя, как капли пота собираются у меня над верхней губой. Я начал трястись и получил недоверчивый, испытующий взгляд Зана. Мой стул издавал скрип, а глухое бульканье – я лично. Я чувствовал такую нехватку воздуха в легких, что понимал: вдохнув, я произведу еще больше шума, но оставались две возможности: опозориться или умереть. Время почти остановилось, когда я отступил перед неизбежным. Я заерзал на стуле и, спрятав лицо в ладонях, с хрипом набрал воздуха. Как только легкие наполнились, я понял, что меня еще больше распирает от смеха. Его удалось скрыть, изобразив смесь йодля с чихом. Я уже стоял, как и все остальные. Чей-то стул с грохотом ударился об пол.
– Это все хлорка, – сказал Джонни.
Он оказался настоящим другом. У меня появилась легенда. Но, борясь с волнением, я еще должен был отогнать от себя видение усов Стива. Кашляя и отфыркиваясь, наполовину ослепший от слез, я двинулся через комнату к стеклянным дверям, которые словно распахнуло волной при моем приближении, и, спотыкаясь на деревянных ступеньках, вышел на лужайку, где на прогретой земле росли одуванчики.
Под взглядами всей компании я повернулся спиной к дому, чтобы отплеваться и отдышаться. Наконец успокоившись, я распрямился и увидел прямо перед собой привязанную проводом к ржавому остову кровати собаку, вероятно ту, что запачкала пол на кухне. Собака вскочила на ноги, навострила уши и неуверенно, словно извиняясь, вильнула хвостом. Есть ли в природе другое животное, кроме человека и других приматов, способное длительное время испытывать покорный стыд? Я глядел на собаку, собака – на меня и, казалось, апеллируя к каким-то межвидовым связям, пыталась привлечь меня на свою сторону. Но я не позволил себя втянуть. Я развернулся и решительно зашагал прочь, выкрикивая:
– Прошу прощения! Аммиак! Аллергия!
А собака, лишенная источников хитрости, доступных мне, улеглась на свой клочок голой земли дожидаться прощения.
Вскоре мы снова сидели за кухонным столом, окна и двери были распахнуты настежь, и мы обсуждали аллергию. Зан окружал свои суждения ореолом фундаментальной истины, украшая их выражением «в сущности».
– В сущности, – заметил он, глядя на меня, – твоя аллергия есть форма дисбаланса.
Когда я сказал, что с этим не поспоришь, он выглядел польщенным. Я уже начал думать, что он, возможно, и не испытывал ко мне ненависти. На кашу он смотрел с той же уважительной враждебностью, что и на меня. То, что я принял за выражение, очевидно, являлось собственно его лицом. Меня сбил с толку изгиб его верхней губы, превращенной в оскал какой-то генетической недостачей.
– В сущности, – продолжал он, – для аллергии должны быть причины, и исследования доказывают, что в семидесяти процентах случаев корни заболевания уходят в разочарования из самого, в сущности, раннего детства.
Эта идея была мне знакома – проценты, высосанные из пальца, исследование, лишенное доказательств, измерение неизмеримого. Типичный детский сад.
– Я из оставшихся тридцати процентов, – сказал я.
Дейзи в эту минуту стояла, добавляя на тарелки кашу. У нее был тихий голос человека, знающего истину, которого, впрочем, никто не вынудит за нее сражаться:
– Существует доминирующий планетарный аспект, который имеет особые связи с земными знаками и десятым домом.
На этой фразе Джонни вскинул голову. Он был сильно напряжен с тех пор, как мы снова сели за стол, возможно опасаясь, что я снова что-нибудь выкину.
– Во всем виновата промышленная революция. До девятнадцатого столетия никто не страдал от аллергии, а о сенной лихорадке еще слыхом не слыхивали. А потом мы начали загрязнять воздух разной химической дрянью, которая попадала в воду и продукты, после этого у людей начала отказывать иммунная система. Наш организм не предназначен для переработки всякой гадости.
Джонни порядком разошелся, когда его прервал Стив:
– Прости меня, Джонни, но все это пирожки из дерьма. Индустриальная революция привела нас в такое состояние духа, отсюда все наши болезни. – Внезапно он повернулся ко мне. – А ты что думаешь?
Я думал, что пора бы уже кому-нибудь принести пистолет. Я сказал:
– Мой случай полностью зависит от душевного состояния. Когда у меня все в порядке, хлорка вообще на меня не действует.
– Ты несчастлив, – заявила Дейзи, поджав губы с печально опущенными уголками. – В твоей ауре я вижу скопления грязно-желтого цвета.
Если бы стол был уже, она могла бы дотянуться до моей руки.
– Верно, – согласился я и ухватился за удобный случай, – именно поэтому я здесь.
Я взглянул на Стива, но он отвел глаза. Я ждал, молчание становилось все напряженнее. Джонни беспомощно оглядывался по сторонам, и я засомневался, не ошибся ли он.
Пауза тянулась из-за того, что никто не хотел заговаривать первым. Наконец не выдержал Зан:
– Мы, в сущности, не те люди, у которых может оказаться пистолет.
Он в замешательстве умолк, его выручила Дейзи:
– Мы храним его уже двенадцать лет, но из него ни разу не стреляли.
Стив тут же встрял, сообщая ей то, что она и без него прекрасно знала:
– Хотя все это время его исправно чистили и смазывали.
А она ответила ему, к моей радости:
– Да, но не потому, что мы собирались стрелять.
Наступила неловкая тишина. Разговор зашел в тупик. Зан начал его заново:
– Дело в том, что он нам не нравится.
– Как и любой другой пистолет, – добавила Дейзи.
Стив пояснил:
– Это «штоллер» тридцать второго калибра, выпущен еще до того, как норвежцы продали завод обратно датчанам и немцам, которые и разработали этот тип оружия. У него двойной спуск, который...
