– Ну, выкладывай, в чем дело.
Он сказал:
– Там можно выпить кофе, – и кивнул в сторону Эджуэй-роуд.
– И здесь нормально, – сказал я. – У меня не так много времени.
Снова поднялся ветер, из-за тусклого солнечного света казавшийся более пронзительным. Запахнув пальто и завязав пояс, я украдкой взглянул на ботинки Перри. Сегодня на нем были не кроссовки. Коричневые ботинки из мягкой кожи, возможно, ручной работы. Я отошел и прислонился к ближайшей стене, скрестив руки.
Перри отодвинулся от дерева и встал напротив меня, исследуя свои ботинки.
– Думаю, лучше все-таки нам пойти. – В его голосе послышались жалобные нотки.
Я молча ждал. Он вздохнул, оглядел улицу, где я живу, и проводил взглядом проезжающую машину. Поднял глаза на груды кучевых облаков, изучил ногти на правой руке, так и не решаясь взглянуть на меня. Когда он наконец заговорил, мне показалось, его взгляд был прикован к трещине в асфальте.
– Кое-что произошло, – сказал он.
Поскольку продолжать он не собирался, я спросил:
– Что же именно?
Он глубоко вздохнул, так и не поднимая на меня взгляда.
– Ты знаешь, о чем я, – угрюмо произнес он.
Я попытался ему помочь.
– Мы говорим о том несчастном случае?
– Ты знаешь, о чем я, но хочешь, чтобы я сказал.
– Да уж, так будет лучше. Мне скоро уходить.
– Все дело в контроле, правда? – Он быстро глянул на меня с подростковым вызовом и снова опустил глаза. – Глупо играть в игры. Почему бы тебе просто не взять и не сказать. В этом нет ничего постыдного.
Я взглянул на часы. В это время мне лучше всего работалось, к тому же еще нужно было съездить в центр забрать книгу. К нам приближалось пустое такси. Перри тоже его заметил.
– Думаешь, во всей этой истории ты выглядишь круто? Но это же смешно. Ты не сможешь удержать это в себе, ты ведь знаешь. Теперь все изменилось. Прошу тебя, не разыгрывай этот спектакль. Прошу тебя...
Он проводил взглядом такси. Я сказал:
– Ты просил о встрече, потому что хотел мне что-то сказать.
– Ты очень жесток. Но сила на твоей стороне.
Он снова набрал полную грудь воздуха, как будто готовился выполнить сложный цирковой трюк. Он сумел поднять на меня глаза и сказал просто:
– Ты меня любишь. Ты меня любишь, и мне остается только любить тебя в ответ.
Я промолчал. Перри снова глубоко вздохнул.
– Я не знаю, почему ты выбрал меня. Знаю лишь, что теперь тоже люблю тебя. В этом причина нашей встречи и ее цель.
Мимо промчалась неотложка с завывающей сиреной, и нам пришлось подождать. Я размышлял, как лучше отреагировать и поможет ли демонстрация негодования избавиться от него, но за несколько секунд вынужденной паузы решился говорить твердо и разумно.
– Послушайте, мистер Перри...
– Джед, – быстро сказал он. – Зови меня Джед. – Его вопросительный тон куда-то исчез.
Я продолжил:
– Я не знаю вас, не знаю, где вы живете, чем занимаетесь; не знаю, кто вы такой. И не особенно стремлюсь узнать. Мы виделись с вами один раз, и должен сказать, я не испытываю к вам ни малейших чувств по этому поводу.
Перри пытался перебить меня, продолжая порывисто дышать. Он выставил руки, словно желая оттолкнуть от себя мои слова.
– Пожалуйста, не делай этого... Ты все делаешь не так, правда. Ты не должен так поступать со мной.
Внезапно мы оба замолчали. Я подумал, не пора ли оставить его и пойти искать такси. Возможно, разговоры только ухудшают ситуацию.
Перри скрестил руки и заговорил нормальным тоном, «как мужчина с мужчиной». Я почувствовал, что, возможно, он пародирует меня.
– Послушай. Ты не должен так к этому относиться. Ты можешь избавить от страданий нас обоих.
– Ты ведь вчера следил за мной? – спросил я.
Он отвел взгляд и промолчал, я счел это подтверждением.
– С чего ты взял, что я тебя люблю? – Я постарался, чтобы вопрос звучал искренне, а не риторически. Мне и вправду было интересно, хотя по-прежнему хотелось уйти.
– Не надо, – почти прошептал Перри. – Прошу тебя, не надо. – Его нижняя губа тряслась.
Но я усилил нажим:
– Насколько я помню, мы говорили там, у подножия холма. Ничего удивительного, что после таких событий ты чувствуешь себя странно. Я и сам себя странно чувствую.
На этих словах, к моему великому удивлению, Перри закрыл лицо руками и разрыдался. Он пытался что-то сказать, но я поначалу ничего не расслышал. Потом разобрал.
– Почему? Почему? Почему? – твердил он. А потом, немного успокоившись, он выговорил: – Что я тебе сделал? Почему ты так себя ведешь? – За этим вопросом последовал новый поток слез.
Я отошел от стены, где стоял, и двинулся прочь. Он шел за мной, пытаясь справиться с голосом.
– Я не могу, как ты, контролировать свои чувства, – сказал он. – Я понимаю, именно это дает тебе власть надо мной, но я ничего не могу с этим поделать.
– Поверь, мне не нужно контролировать какие-то чувства.
Он вглядывался в мое лицо с жадностью и отчаянием.
– Если это шутка, то уже не смешная. Она вредит нам обоим.
– Послушай, – не выдержал я, – мне пора идти. И надеюсь, что больше я тебя не услышу.
– Боже, – заныл он, – ты говоришь такое, да еще с таким лицом. Неужели ты вправду этого хочешь?
Я почувствовал, что задыхаюсь. Развернувшись, я быстро пошел к Эджвер-роуд. Я слышал, как он бежит за мной. Вдруг он вцепился мне в рукав и попытался взять меня за руку.
– Пожалуйста, пожалуйста, – невнятно бормотал он. – Ты же не можешь вот так все бросить. Скажи что-нибудь, мне нужна самая малость. Правда или хотя бы часть правды. Скажи только, что мучаешь меня, я не буду спрашивать зачем. Только сознайся, что это так.
Я выдернул руку и остановился.
– Я не знаю, кто ты такой. Я не понимаю, чего тебе нужно, и мне это не интересно. А теперь оставь меня в покое!
Неожиданно он обиделся:
– Очень смешно. Ты даже не пытаешься разубедить меня. Это оскорбительнее всего.
Он упер руки в бока, и я впервые поймал себя на расчетах, насколько он опасен физически.
Я был крупнее и все еще в неплохой форме, но я ни разу в жизни никого не ударил, а он со своими огромными костяшками был на двадцать лет моложе и в отчаянии. Я выпрямился, чтобы казаться выше.
– Мне и в голову не приходило тебя оскорблять, – сказал я. – До этого момента.
Перри убрал руки с бедер и продемонстрировал мне открытые ладони. Больше всего меня утомляло многообразие его эмоций и скорость, с которой они менялись. Безумие, слезы, отчаяние, неясная угроза и, наконец, открытая мольба:
