— К тому, ваше величество, у вас превосходная перспектива: став императрицей в своём отечестве, «корова», как вы изволили выразиться, больше не забредёт на версальские луга.
— Вот это правда. Утешительная правда.
* * *
Великой княгине России Марии Вюртембергской.
Мадам моя сестра. Я хотела дать Вам особый знак моей памяти и дружбы к Вам и приказала первым художникам Севрской мануфактуры сделать туалет, который и прошу принять как слабый залог моего неизменного к Вам чувства. Я лично хлопотала об этой мебели и буду счастлива, если она доставит Вам то же удовольствие, какое я испытывала, передавая её Вам. Я своевременно получила Ваш портрет, и он стал одним из украшений моего кабинета. Он драгоценен по многим причинам: и потому, что получен от Вас, и потому, что очень похож. На вещичках туалета Вы найдёте портреты мой и короля. Вот уже год, как Вы были у нас, а мне кажется, что вы ещё здесь: так сильно воспоминание о Вас. Король просил меня передать Вам чувство своего искреннего и высокого почтения. До свидания, мадам моя сестра, верьте чувствам моего уважения, моей привязанности и моей к Вам дружбы. Ваша сестра и друг
Мария-Антуанетта.
20 апреля 1782.
Великий князь Павел Петрович, Е.И. Нелидова
— Вы не в духе, ваше высочество. Что-то раздражило вас? Смутило ваше спокойствие? А я так надеялась, что нам удастся взглянуть на эти лоджии, расписанные Рафаэлем, которые наконец-то закончил Кваренги. Я которую неделю умираю от любопытства, чтобы увидеть результаты этого столь необычного опыта. Копии всех ватиканских. Лоджии — это должно быть необычайно величественно!
— Вот как! Вы так разделяете мнимые увлечения императрицы, Екатерина Ивановна? Неужели вы не разглядели истинную сущность всех предприятий этой честолюбивой женщины? Производить впечатление! Поражать! Заставлять о себе говорить, как вы это делаете сейчас! Вот истинная цель Екатерины Второй — не больше того.
— О, ваше высочество, но я меньше всего думала об императрице. Меня занимала только мысль о Рафаэле. Ведь я имею о нём такое смутное представление, а им восхищается весь просвещённый мир.
— Рафаэлем, но не копиями с его работ, я так полагаю.
— Но, ваше величество, если нет иной возможности...
— То вы готовы доставить удовольствие нашей державной повелительнице своими восторгами, не правда ли?
— Вы делаете меня несчастной, ваше величество! Мне так хотелось пережить какое-то новое впечатление вместе с вами и услышать о нём ваше суждение, которое бы дало мне так много пищи для размышления. Я так люблю ваши замечания, всегда неожиданные и тонкие. И бог с ним, с Рафаэлем!
— Нет, почему же. Раз вас заняли эти новопостроенные лоджии, поговорим о них. Я давно наблюдаю за этой очередной авантюрой царицы. Итак, с чего всё начиналось. Вы можете и не помнить этого дня — 1 сентября 1778 года, когда после нашей очередной, скажем так, ссоры её величество была на редкость не в духе. К тому же дурная погода лишила её возможности привычной прогулки.
— Меня всегда удивляло, почему её величество отказывает себе в поездках верхом — они-то возможны в любую слякоть.
— Она просто плохо ездит, если вообще способна теперь удержаться в седле. Но так или иначе, императрица осталась запертой в своих комнатах, и по чистой случайности ей попались на глаза большие гравированные листы с фресковой росписью ватиканских лоджий. Это могло бы произойти тремя годами раньше, когда князь Репнин их прислал нашей повелительнице. Только в действительности её величество никогда не проявляет к искусству особенного интереса. Зато в тот знаменательный день императрице пришло в голову, что лоджии, в которых прогуливается римский папа, должны служить местом прогулок и отдохновения русской императрицы. Тут же полетели письма нашему послу и этому пресловутому художественному комиссионеру русского двора Рейфенштейну.
— Но разве, ваше высочество, Рейфенштейн не друг великого Винкельмана? Его имя звучало даже в нашем институте. И потом говорилось, что он надзирал за русскими художниками-пенсионерами в Италии и немало способствовал...
— Вы хотите услышать от меня правду, Катишь, или будете, как попугай, повторять пущенные императрицей легенды!
— Бог мой, вы опять рассердились, ваше величество, а мне всего-то захотелось представить вам, что ваша собеседница обладает хоть какими-то, пусть самыми скудными, познаниями.
— Полно, Катишь, я не собирался вас огорчать. Но и вы не мешайте моему рассказу. Так вот, этот знакомый вам Рейфенштейн нашёл некоего Унтербергера, уроженца, помнится, Северной Италии, поднаторевшего только в копиях, и осчастливил его таким огромным, но очень спешным заказом. Втянувшись в затею с ложами, императрица больше не желала ждать и постоянно торопила исполнителей. Больше того. Она потребовала, чтобы копии посылались частями, по мере их выполнения. Так и стали появляться в Петербурге то пилястр, то два контрпилястра. И хотя каждый из них был всего лишь архитектурной деталью будущего сооружения, все должны были восхищаться ими в отдельности, а императрица уже строила планы своих прогулок между ними. В результате к Эрмитажу было пристроено новое здание с высокопарным названием «пустынного убежища» великой Екатерины. Рафаэль, хотя бы и в копиях, должен оформлять прогулки её императорского величества в зимнее время для моциона.
— Ваше высочество, вы так разгорячились. Заслуживает ли прихоть государыни таких ваших волнений!
— Да, заслуживает! Потому что меняется облик императорского дворца, который мои предки и мой отец видели совсем иначе, думая об империи, а не о своих прихотях и моционах. Они были подлинными государями, а она...
— Ваше высочество, я умоляю вас...
* * *
Великой княгине России Марии Вюртембергской
Мадам моя сестра! Я была чрезвычайно довольна, получив Ваше письмо, и король также был тронут письмом великого князя. Вы оставили здесь о себе непреходящую память, и мы можем поздравить русское государство с надеждой видеть вас когда-нибудь на троне; надеюсь, что мне удастся доказать эту память о вас. В Вашей личности есть что-то милое и дружелюбное, что будет благом Вашей стране, а познания великого князя сделают его совершенством на троне. Наслаждайтесь жизнью, Мадам моя сестра. Вы окружены всей её прелестью и помните, что Вы оставили здесь только друзей. Дай мне Бог побольше случаев чаще напоминать Вам и великому князю о себе и выразить Вам чувство моего искреннего уважения и неизменной дружбы.
Ваша сестра и друг Мария-Антуанетта.
16 июля 1782.
Екатерина II, А.А. Безбородко
— Итак, вы прочли это дерзкое письмо, Александр Андреевич?
— С вашего позволения, государыня.
— Да, да, с моего! И что вы о нём думаете? Эдакое проявление ни с того ни с сего завязавшейся дружбы! Французская королева, видимо, усмотрела некое особенное очарование великой княгини, которое составит благо для всей страны! По-видимому, в отличие от ныне царствующей императрицы. Эта тупая корова станет благословением для России по сравнению с тираном — Екатериной Второй! Откуда такое прозрение и что за ним стоит? Говорите же, Александр Андреевич, говорите и не придумывайте на ходу обычных увёрток, Безбородко!
