Рита невесело рассмеялась.
– Вообще, нам с тобой стоило бы пожениться ей на радость. Твоя родня бы успокоилась, а мы бы продолжали жить каждый своей жизнью, не паря друг другу мозги.
– Блестящая идея! – кивнул Левка и тут же снова поморщился от головной боли. – Только, чур, я буду невестой!
– Договорились! А мне, думаю, смокинг пойдет куда больше, чем белое платье, – фыркнула Рита.
Телефон снова заверещал, и Левка, простонав: «Да сколько же можно!», не глядя, схватил аппарат и с размаху швырнул его в стену, едва не задев мольберт с какой-то своей недописанной старой работой.
В трубке сначала раздавались длинные гудки, затем что-то оборвалось, затрещало, и повисла тишина, нарушаемая лишь отдаленным механическим попискиванием.
Ну, вот и все.
Марат опустил трубку на рычаг. Это был единственный номер, по которому он мог бы связаться с Ритой, – номер телефона того педика, ее приятеля, в квартире у которого они провели тогда несколько дней, – и этот номер не отвечал. Во вгиковское общежитие он уже звонил, там ему сказали, что Маргарита Хромова окончила институт два года назад и в общежитии больше не проживает. Где она обитала теперь, на вахте, естественно, не знали. Можно было бы позвонить домой, упросить бабу Дину дойти до Риткиной матери и разузнать у нее московский номер телефона, но баба Дина умерла в прошлом году.
Марат отодвинул от себя гостиничный телефонный аппарат, черный, с плоскими серыми кнопками, и уставился в окно. За стеклом виден был маленький южный городок – двускатные темно-красные крыши, мелькавшие среди остроконечных кипарисов, извилистые горбатые улицы, редкие автомобили. Впереди, за крышами, катило тяжелые свинцовые волны холодное предзимнее море. Чайки мелькали над ним белыми всполохами, оглашая округу своими тревожными отрывистыми криками.
Контракт с легионом закончился у Марата месяц назад. Весь месяц он провел в этом крохотном неряшливом отельчике, в Обани, слушая вопли чаек, беседуя с хозяйкой отеля мадам Шаброль о ее покойном муже и пытаясь понять, что ему делать дальше со своей жизнью.
Офицер безопасности, тот самый поляк, теперь он уже знал его фамилию – мсье Дубинский, – сказал ему на прощание:
– Далеко не уезжай, все равно потянет вернуться.
– Вы уверены? – с недоверчивой ухмылкой переспросил Марат.
– Уверен, – твердо кивнул тот. – Легион – это на всю жизнь, парень. Здесь мы одна семья, а там, за стенами… Ты хоть задумывался, что тебя там ждет? И кто?
Марат задумывался. И мысли эти приносили беспокойство и острое ощущение пустоты и одиночества.
– А что с оформлением мне французского гражданства? – тем не менее спросил он у офицера.
Тот тут же напустил на лицо озабоченность, принялся что-то искать в компьютере.
– С документами вышла небольшая задержка, – неохотно сказал наконец он. – В посольстве что-то перепутали. Придется немного подождать. Мы приносим свои извинения.
Марат в принципе был к этому готов. Сослуживцы предупреждали его, что легион очень неохотно расстается со своими бойцами. Старшие офицеры всеми силами стараются убедить отслуживших заключить новый контракт, не возвращаться на гражданку. Медлят с оформлением документов, вселяют сомнения, пытаются создать ощущение, что за пределами легиона никакой жизни нет. В целом это нетрудно, человеку, прожившему здесь пять лет, практически отрезанному от внешнего мира, и без их стараний так кажется. Впрочем, загранпаспорт, отсутствие которого так осложняло Марату жизнь пять лет назад, ему выдали. И по идее, он хоть сегодня мог бы вернуться в Россию, вот только…
Баба Дина умерла прошлой зимой. Он был тогда на задании, в одной крохотной африканской стране. Узнал о смерти бабушки только через два месяца, вернувшись в Обань. Теперь, конечно, ехать прощаться было уже поздно, похороны прошли без него.
Бабушка… Маленькая, круглая, нелепая, с по-восточному раскосыми черными глазами. Она растила его, лечила от болезней, ругала за двойки, ворчала, быстро целовала в лоб, гладила по голове маленькой, шершавой от работы рукой. Почему-то вспомнилось, как в детстве она нарезала для него, маленького, бутерброд кубиками, выстраивала их в шеренгу и приговаривала:
– Топ-топ, солдатики.
Солдатики. Вот и они с Русланом стали солдатиками, ушли из родного дома и не вернулись. Сначала Рус, потом он. И баба Дина осталась одна. И умерла одна, без единой родной души рядом. Пока он мотался по саванне, ползал по раскаленной сухой земле, отплевывался от набивавшихся в рот колючек, прищурившись, смотрел в оптический прицел и недрогнувшей рукой спускал курок, она тихо отходила в своей комнате, такой знакомой, пропитанной родным домашним запахом. Может быть, металась по кровати, звала его, пыталась нащупать в пустоте руку внука. А его не было рядом.
И теперь поздно сетовать, каяться, куда-то рваться. Поздно. Ее нет больше. А значит, на родине у него никого не осталось.
Рита… Он не видел ее пять лет. Надо быть крайне наивным, гребаным идиотом, чтобы надеяться, что девушка, которую не видел пять лет, а до этого – еще два года, верно ждет тебя и надеется на скорую встречу. У нее давно другая жизнь, то, детское, забылось, стерлось из памяти. Может быть, у нее семья, муж, Марат приедет – и поставит ее в неловкое положение. И что тогда? Куда ему податься? Дома у него больше нет, работы и образования – тоже. Да и кто знает, что за это время произошло на родине? Может быть, милиция до сих пор его ищет? А деньги… У него есть кое-какие накопления, собранные за пять лет, но он ведь не представляет, что творится сейчас в России.
Так что же, ехать неизвестно куда? В страну, где никто его не ждет, жизни в которой он давно не представляет? Для чего? Податься в охранники? В бандиты? Тогда уж лучше остаться здесь, подписать новый контракт. По крайней мере, это он делать умеет, к военной жизни давно привык, а здесь, на гражданке, чувствует себя чужим и нелепым.
И все же, все понимая, трезво прикинув все варианты, Марат продолжал почему-то торчать в дурацком отеле, смотреть на море и повторять мысленно цифры телефонного номера Ритиного приятеля. Как будто оставляя себе последнюю надежду.
Вчера вечером он наконец решился, набрал заветный номер, но телефон не отвечал. Марат снова и снова набирал его, теперь, после принятого решения, с каким-то жадным остервенением, торопливо, привычно прикусив подушечку большого пальца. Но трубку никто так и не снял. Впрочем, может быть, этот – как его? – Лева давно уже и не жил в той квартире.
Марат сделал еще одну попытку утром, и вот теперь связь оборвалась окончательно. Ну что же, значит, все решено.
Он запер номер, спустился вниз по узкой неудобной лестнице. В столовой, маленькой, тесной, оклеенной затертыми обоями с ситцево-цветочным узором, пахло круассанами и кофе. Мадам Шаброль, неизвестно почему проникнувшаяся к Марату почти материнской любовью, как обычно села напротив него и принялась наблюдать за его завтраком, треща без умолку:
