Не зажигая света, долго стояли среди книг и нежно, осторожно целовались…
– Ну, теперь иди, – слегка подтолкнула меня к входной двери библиотеки Римма.
Глаза уже привыкли к полумраку, и в этот момент в свете луны, со слегла припухшими от поцелуев губами, она была необычайно хороша.
– Мне надо ещё кое-какие книги доложить в коробки, – пояснила она. – Я завтра рано уезжаю. Военные звонили – сказали, что пришлют вездеход к восьми утра. Для меня – это несусветная рань… Зато, когда вернусь, – видя моё расстроенное лицо, продолжила Римма, – мы устроим с тобой настоящий пир! Ракетчики обычно из своего НЗ выдают мне всякие вкусности: мясо криля, клубничный джем, овсяное печенье, сгущёнку…
– А где здесь телефон? – спросил я Римму, когда она вышла на крыльцо проводить меня.
– Телефон в посёлке только один – в медпункте. Тётя Маша, местная фельдшерица, мне о звонке и сообщила.
Под однообразный одинокий лай собаки мы снова прильнули друг к другу губами, долго не решаясь их разомкнуть.
– Ну, иди, – ещё раз попросила Римма.
– Может быть, тебе помочь? – с надеждой спросил я.
– Не надо. Я только доложу в коробку книги, которые военные попросили по телефону. И сразу пойду спать. Мне надо выспаться. А дома мне с тобой будет труднее расстаться, чем здесь. Иди! – ещё раз сказала она и, повернувшись, скрылась за дверью.
На следующее утро я пораньше отправился к Римме, надеясь застать её дома. Однако и на дверях квартиры, и на дверях библиотеки висели замки. А от высокого крыльца в сторону дальних сопок тянулся непрерывный, исчезающий вдали параллельный гусеничный след.
Я вернулся домой и стал читать толстую книгу о Дмитрии Донском, взятую у Риммы накануне вечером…
Мне было грустно оттого, что я не застал её, не проводил и что теперь не увижу её целых два дня. А к элегической грусти примешивалась и лёгкая ревность. Что, если Римме приглянется какой-нибудь бравый лейтенант? Или даже – ещё неженатый капитан?..
После завтрака Юрка засобирался на метеостанцию, поиграть с семейством Выхиных в подкидного дурака (прибегавшая к родителям накануне Анастасия пригласила его), да заодно уточнить сроки прилёта вертолёта.
– Может, со мной пойдёшь? – предложил он. – Пара на пару сыграем.
– Да нет, я лучше почитаю…
– А вид чего кислый?..
Я только пожал плечами, а он, не дождавшись ответа, вышел в сени.
Дед Нормайкин, сидя у окна, подшивал валенки…
Баба Катя ушла в магазин за хлебом, чаем, солью…
В доме было тепло, тихо, чисто и… пусто, как у меня на сердце.
Грустно тикали на белой стене ходики. Грустно у печи мурлыкал кот, жмурясь от удовольствия после съеденной рыбки. Грустно покряхтывал, покашливал в своём углу дед Нормайкин с очками на кончике носа…
Незаметно историческая канва романа увлекла меня и отвлекла от какой-то застылости в ожидании приезда Риммы, перенеся из современной действительности на шесть веков назад…
И тут, будто продирающийся через толщу лет, из самого четырнадцатого века, я услышал достучавшийся до моего сознания голос Нормайкина.
– Ты вот что, паря, вместо того, чтоб вздыхать, натаскай-ка лучше воды да дров принеси. Развейся малость. А то бабка вот-вот вернётся – обед учнёт гоношить… Да снег на дорожках во дворе размети. За делом-то, глядишь, хандра и отступит. Она ведь дела не любит, – закончил, как припечатал дед, подцепляя сделанным из вязальной спицы крючком дратву…
За обедом Юрка, вернувшийся с метеостанции, весело подмигнув мне, сказал:
– Завтра, после обеда, вылетаем. Часам к двум за нами пришлют вертолёт.
– Как завтра?! – всполошился я. – Обещали же через неделю! Говорили «свободных бортов нет»?..
– Ну, изменились, значит, обстоятельства, – поддевая вилкой кусок мяса, спокойно продолжил Юрка. – А ты чего так встрепенулся-то? Домой, что ли, не хочется?
– Да мне книжку надо в библиотеку сдать, – потерянно проговорил я.
– Иван Спиридоныч сдаст. Или Анастасию попросим. Она частенько в библиотеку ходит. Так что никаких проблем, – расставил всё по своим местам Юрка, делая вид или в самом деле не понимая меня.
Дед и баба Катя переглянулись между собой и молча продолжили хлебать щи.
После обеда я отправился в медпункт, в надежде дозвониться оттуда до военных, но фельдшерица тётя Маша сказала, что не знает их номера.
– Они нам завсегда сами, если что, звонят, – вздохнув, добавила она. – Односторонняя, так сказать, связь.
Я машинально то и дело снимал с рычага трубку телефона в слабой надежде услышать хоть чей-нибудь голос. Однако допотопный аппарат производил лишь далёкое шипение да редкие резкие щелчки.
– Приходи перед закрытием. Часа через два. Может, они сами позвонят по какой надобности. Я всё, что надо, передам и попрошу, чтобы они ещё перезвонили, – постаралась успокоить меня фельдшерица.
Когда я снова пришёл в медпункт, она только молча пожала плечами.
– Ладно, пошли, парень. Закрывать мне пора, – через какое-то время сказала тётя Маша, грузно вставая из-за стола, на котором стоял немой телефон и с разных сторон которого мы сидели.
– Может, у них там буран, – добавила она. – Такое здесь частенько случается. А в непогоду – связь никудышняя. Никак не пробьёшься… Пошли, пошли, – поторопила она. – Ужин мне надо ребятишкам сготовить – одни дома сидят. Они у меня ещё малые, а мужика в прошлом годе лесиной придавило… – вздохнула она. И совсем буднично, устало добавила: – Да и коровушку надо напоить, подоить, сенца ей дать, кормилице нашей…
Когда мы вышли из медпункта, я с надеждой взглянул на небо. «Может быть, хоть погода испортится, и вертолёт за нами не пришлют?» Однако небо было чистое – чёрного бархата, усыпанное яркими, будто умытыми, голубоватыми льдинками звёзд. И так же, как вчера, когда я отправлялся к Римме, висел над деревней на ветке огромного, одиноко стоящего на косогоре дерева с чёрными корявыми ветвями, жёлтый игрушечный серпик прозрачной луны.
– А ты чего, как мокрая курица? – заперев дверь, спросила фельдшерица, осторожно спускаясь с крыльца. И, уже стоя внизу, рядом со мной, высказала предположение: – Влюбился никак!
Я утвердительно мотнул головой. Мне так в этот момент было одиноко и жалко себя, что, казалось, разожми я стиснутые зубы, тут же разревусь.
– Это хорошо, – уже вольней вздохнула фельдшерица. – Поди – в библиотекаршу нашу, в Римму? – И тут же, отвечая самой себе, утвердительно добавила: – Ну, конечно! В кого же ещё-то – в нашей деревне… Больше не в кого. Не кручинься, парень, а радуйся! Настоящая любовь – дело редкое. Да и Римма – девушка тоже из очень уж редкостных будет.
На следующий день, с часа дня мы сидели на метеостанции и от нечего делать играли в карты, ожидая прилёта вертолёта.
