Мне вдруг припомнилось, как на короткую Таину записку после её возвращения от подруги из Кракова, заканчивающуюся словами: «Где ты пропадаешь? И – зачем?..» я написал с мыса Картеш на Белом море, где тогда работал на биологической станции Петербургского зоологического института, целое послание на шестнадцати тетрадных листах. И когда пытался втиснуть его в обычный конверт – тот просто расползся по швам. Пришлось отправлять письмо в трёх разных конвертах, пронумеровав их: «I, II, III» и посылая, чтобы было интересней, через день… Я так был полон новых впечатлений! И мне хотелось поделиться ими с Таей. Но ещё больше я был полон любви к ней. И «говорить» с нею на эту тему, используя эпистолярный жанр, мне было жизненно необходимо.
Я лежал тихо-тихо, как мышь, вспомнив почему-то маму и младшую сестру. И мамины слова, не раз слышанные от неё: «Поступай с любой женщиной так, как ты хотел бы, чтобы поступали с твоей сестрой или матерью…»
Тая постепенно успокоилась и, глядя в потолок, тихо заговорила:
– В общем-то, я избалованная девчонка. Ведь я – единственный ребёнок в семье. И с детства привыкла, что мне всегда всё позволялось… Что любой мой каприз – исполнялся…
Она замолчала. А потом, приподняв голову, очень нежно поцеловала меня чуть выше шрама, начинающегося от самой груди, и ещё, уже чуть выше, пока не добралась до губ… А потом она погасила свет…
– Только не спеши, – сказала она, откидываясь на подушку.
Но вдруг, словно вспомнив о важном, приподнялась на локте, и её волосы, как шатёр, закрыли мою грудь. Она внимательно, я чувствовал это, посмотрела мне в глаза, а потом тихо, но решительно сказала:
– Пожалуй, единственное, чего я никогда не смогу простить, – это измену. Запомни это хорошо, Олег…
Наши губы вновь надолго сомкнулись, и волны вечности куда-то понесли наш ненадёжный чёлн, который вскоре оказался в эпицентре урагана.
Такой безудержной фантазии, такой безумной страсти, когда не то победоносный клич, не то стон боли и отчаяния срывался с губ, а тело обмирало, будто растворяясь целиком в другом, от всегда сдержанной Таи я, честно говоря, не ожидал. И наша неудержимость порою даже смущала меня… И возникала мысль: «А то ли это, что необходимо нам?..»
И тут я вспомнил беспомощного старика из нашего подъезда, которого несколько раз в год из дома выносили его дети…
Лишь после этого воспоминания все наши самые смелые, уже не контролируемые разумом поступки не стали мне казаться предосудительными.
«Ведь есть всему своё время под солнцем… И молодой, ничем не обузданной страсти – тоже…» – бессильно распластанный на постели рядом с Таей, подумал я, уже засыпая…
– Олег! Вставай! – услышал я нежный голос и почувствовал, как Таина рука зарылась в моих спутавшихся волосах. – Уже одиннадцать часов. Я хочу есть. И даже успела приготовить завтрак. Но одна я есть не хочу и – не буду! – нарочито капризным тоном закончила она.
Я с трудом разлепил глаза.
Рядом с диваном, на песочного цвета коврике, вся в лучах солнечного света и сама похожая на солнечный лучик, на коленях стояла, уже умытая, гладко причёсанная и малознакомая мне девушка.
Вроде бы всё в ней было Таино… И в то же время иное, не такое, как сегодня ночью, как вчера…
Сейчас Тая была такая кроткая. Она молча, слегка улыбаясь, смотрела на меня, теперь уже бочком присев на коврике, и продолжая машинально теребить мою шевелюру.
«Не приснилась ли, не привиделась ли мне ненароком минувшая ночь с её неистовством?» – засомневался я, глядя на Таю. И тут же понял – нет. Под глазами у неё обозначились тёмные тени.
Она перехватила мой взгляд и почти испуганно спросила:
– Что, плохо выгляжу?
– Нет, совсем не плохо, – потянулся я к ней, но Тая игриво отстранилась, а потом делано строго сказала:
– Сначала – есть. Потом – всё остальное… Я имею в виду: прогулку, занятия спортом, чтение книг, – с улыбкой добавила она. – Десять минут на сборы. – Она поднялась с коврика и добавила: – Иди умывайся, а я пока постель перестелю. Нам нужно скрыть, в прямом смысле этого слова, кровавые следы. И это – уже проза жизни…
Яичница с ветчиной, помидорами и сладким перцем; гренки из белого хлеба, кофе с подогретыми сливками – таков был наш, по словам Таи, «скромный завтрак».
– Поджарить ещё? – спросила она, увидав, как я быстро расправился со своей порцией из двух яиц. – Или выпьешь кофе с гренками, маслом и джемом? У меня есть клубничный, мой любимый.
– Любишь, значит, клубничку? – попробовал пошутить я.
– Если это не двусмысленность, то – да… А на что это ты, собственно говоря, намекаешь?! – игриво возмутилась Тая. И мы оба ни с того ни с сего счастливо рассмеялись.
– После обеда будет дождь, – сказала она, взглянув в окно. – Казбек, как белой буркой, укрыт туманом. Так что, если желаешь пройтись – можно сейчас. Одевайся, а я пока помою посуду. Да заодно выбросим в мусорный бак простыню. Я её в полиэтиленовый пакет положила. Не хочу стирать. И не буду!.. – И, как бы уже самой себе, отойдя к мойке, добавила: – Ну вот я и стала женщиной… Как всё, оказывается, просто…
Из крана успокаивающе зажурчала струя воды.
– А давай лучше полежим и поболтаем, – предложил я Тае, глядя на её прямую спину.
– Просто полежим и просто поболтаем? – с нажимом на «просто» обернулась она, обескураживающе улыбнувшись.
– Ну да, – состряпал я невинное лицо.
– Нет, Олежа. После завтрака – прогулка. Мне надо побыть на свежем воздухе. Посидеть на скамейке в парке. Прийти в себя… У меня внутри всё болит… Но ты, – поспешила она успокоить, – в этом не виноват, хоть и являешься главным обвиняемым… Да и мусор надо обязательно вынести.
Тая вновь обернулась к крану и продолжила мыть посуду. Не оборачиваясь, она сказала:
– После обеда полежим и почитаем. Предадимся, так сказать, послеобеденной неге. Кстати, что вы, сударь, желаете на обед?..
За окном шумел дождь. Его мутноватые потоки стекали по стеклу. Мы лежали в домашней одежде, на том же диване, поверх одеяла, сытые, умиротворённые после борща, который Тае удался на славу! Будто она всю жизнь прожила не в Осетии, а на Украине.
Лёгкая усталость от бессонной ночи, не развеянная даже прогулкой, давала о себе знать. Веки то и дело стремились смежиться, но мы вполголоса, растягивая фразы, продолжали говорить о том, что ложилось на сердце.
– Олег, а почему ты бросил мединститут и занялся охотой? – спросила Тая. – Я давно тебя хотела об этом спросить… Что ты думаешь делать дальше? Какую цель в жизни ставишь себе? Наверняка ведь ты хочешь чего-то добиться? Не век же тебе мотаться по тайге?
– Если говорить о цели, – приободрился я, – то она у меня, конечно, есть. Я, например, хочу написать хорошую книгу. Настолько хорошую, чтобы любой человек, прочитавший её, пожалел о том, что она уже кончилась. Хочу получить Нобелевскую премию в области литературы. И главным образом не ради славы или всеобщего признания… Хотя и того и другого в глубине души мне тоже конечно же хочется. Но хочется всё-таки в меньшей степени, чем достаточного количества денег, которые позволяют человеку быть материально независимым, то есть – свободным… Ещё мне хочется жить с тобой в небольшом уютном домике, с солнечной мансардой, где была бы наша спальня. В которой: широкая кровать, шкаф, большой мягкий ковёр цвета моря и больше – ничего. И чтобы нас будило утреннее солнце. А свежий солёный ветер – слегка парусил занавески. А ещё лучше, чтобы дом стоял на берегу какого-нибудь фьорда, изобилующего глубокими шхерами, в которые бы, несмотря на свой киль, могла заходить яхта. А на скалистых берегах его росли бы вечнозелёные ели. И чтобы мы на нашей маленькой, рассчитанной на двух-трех человек, посудине могли в любой момент, словно перелётные птицы, сорваться куда захотим, в любую часть Мирового океана или суши, которую омывают его великие воды…
