Она была в красивом, из тонкой шерстяной ткани, тёмном платье, плотно облегающем её великолепную фигуру. Из-за высоких каблуков девушка стала значительно выше ростом, а её красивые точёные ноги в прозрачном капроне выглядели от этого ещё притягательнее.
– Скоро будет готово? – спросила она.
– Минут через десять, – ответил я, вдруг ощутив себя хозяином этой очень уютной квартирки: с кухней и комнатой, в которой стояла широкая старинная, оставшаяся, видимо, от прежних хозяев, металлическая кровать с никелированными спинками и поблескивающими в полумраке, такими же никелированными шарами на них. Старинный, а точнее – старый платяной шкаф находился напротив кровати, у стены, рядом с дверью. На полу, между шкафом и кроватью, место занимал цветной мягкий коврик. У кровати, во всю её длину, висела обычная домотканая дорожка, чуть больше метра шириной, с разноцветными поперечными полосками: белыми, тёмными, красными, коричневыми, синими…
На стене, против окна, располагались две подвесные полки с книгами. Под ними стояло старое-престарое, укрытое клетчатым жёлтым пледом, кресло, рядом с которым располагался, наверное, его ровесник, торшер с зелёным абажуром. И чуть сбоку – журнальный столик. Перед креслом лежал ещё один пушистый белый круглый коврик из синтетического меха.
На самом журнальном столике стояла небольшая искусственная ёлка, украшенная новогодними игрушками.
Всё было чисто, аккуратно, выверено. Значит, Риммин почерк не обманул меня. Единственным диссонансом в убранстве комнаты выглядела только новогодняя ёлка – более чем через два месяца после Нового года.
Когда я спросил Римму, почему она до сих пор её не разобрала, она ответила:
– Не знаю… Это у меня был первый Новый год без друзей, без родителей. А с ёлкой как-то веселее, не так одиноко. И даже наивные детские мечты о неожиданных подарках от Деда Мороза с ней кажутся осуществимыми… Сначала я решила, что пусть она стоит до старого Нового года. Мне всё верилось, что ко мне вдруг кто-то неожиданно нагрянет в гости из старых друзей… Думаю, сядем у ёлки и под мерцающий блеск игрушек, гирлянд выпьем по бокалу шампанского… А потом я решила, что пусть она стоит до Сагаалгана. Это Новый год по восточному календарю. В переводе с бурятского Сагаалган означает Белый месяц… Знаешь, я всё никак не могу, даже здесь, когда живу самостоятельно, научиться ценить будни и не ждать от праздников чудес. Видимо, я просто не могу стать взрослой… Одним словом, решила разобрать ёлку весной, когда потечёт с крыш, заплачут чистыми слезами сосульки, солнце начнёт слизывать с сопок снег… Положу её в картонную коробку, на шкаф, до следующего года… Мне всегда почему-то грустно, когда я разбираю ёлку. И, наоборот, очень хорошо, когда я перед Новым годом наряжаю её… А больше всего мне жаль настоящие ёлки, которые в январе зелёными кучами лежат на любой городской мусорке…
Мне так вдруг захотелось встретить следующий Новый год, о котором упомянула Римма, не в тайге, как нынче, и – даже не дома, в кругу друзей, – а здесь, вдвоём с этой красивой и такой ещё, не по годам, наивной девушкой. Я даже зажмурился от удовольствия, представив, как мы вместе наряжаем ёлку и чему-то радуемся. А иногда, умолкнув вдруг, нежно целуемся, как будто вспомнив о стремительно мчащемся времени, стирающем всё на своём пути…
«А что? Буду здесь охотиться. А главное – буду знать, что дома ждёт прелестная, умная, добрая жена. Красота! Что ещё человеку надо? Уютный дом, верную жену, не рабскую работу…»
– Где будем есть? – вернула меня Римма из сладких грёз.
– Давай здесь. У тебя на кухне так уютно. И печная стена ещё тёплая. Жаль только, что к мясу и картошечке нет свежих овощей.
– У меня есть банка баклажанной икры. Сойдёт за овощи?
– Сойдёт!
Сковороду с готовым блюдом я поставил на ещё не остывшую печь, выложенную по бокам голубоватой керамической плиткой. Сверху прикрыл крышкой, чтобы мясо ещё потомилось на пару, пока я буду резать хлеб, открывать банку с икрой, накладывать в тарелки жареную картошку.
Бутылку «Пино» я водрузил посреди стола. Римма достала из висящего на стене шкафчика тарелки, положила рядом с ними вилки. Из этого же небольшого шкафчика она извлекла два красивых широких, на высоких тонких ножках, бокала.
– Нож у меня только один. Так что сервировка не полная, – извинилась она.
– Да ножи и не понадобятся. Чтобы мясо как следует прожарилось, я нарезал его небольшими кусочками.
– У тебя есть штопор? – спросил я её, только теперь заметив этот важный момент – естественного перехода на ты.
– Не знаю. Сейчас посмотрю.
Среди вилок, ложек и ложечек, в выдвижном ящике стола она обнаружила старый, с деревянной ручкой, штопор.
– Тут кое-что ещё от прежних хозяев, которые в Совгавань переехали, осталось, – сказала она, передавая его мне.
Мы сделали по нескольку больших глотков вина и попробовали мясо. И то и другое было великолепно! Вино прохладное, в меру терпкое, с приятным ароматом. Мясо – сочное и вкусное, а картошечка «фри» хрустящая. Всё, как полагается.
– Горчички бы ещё, для полного счастья, – вслух подумал я.
– Горчицы – точно нет. Но зато есть домашний горлодёр. А в нём и помидоры, и чеснок, и хрен. Это у меня ещё от маминых запасов осталось две баночки. Меня ведь сюда снаряжали, как на Северный полюс… Ты любишь горлодёр?
– Конечно, люблю! Давай его сюда скорее! Хочется отведать деликатесов будущей тёщи.
– Это что теперь так своеобразно предложение делают? – улыбнулась Римма, выходя из-за стола и направляясь в холодные сени.
Всё было так хорошо и естественно, как будто мы были знакомы уже много лет. И сегодняшнее утро, когда мы впервые встретились, казалось, отодвинулось куда-то очень далеко в прошлое. А прошлое, наоборот, приблизилось. Словно детство было только вчера, а не много лет назад. И мои пятнадцать лет, когда я впервые влюбился в Тому Юдакову, девочку из нашего двора, недавно переехавшую в наш небольшой город из Германии, где служил её отец – офицер, были не семь и не семьсот лет назад, как мне порой казалось, а всего лишь неделю тому…
Мы намазывали сверху куски чёрного хлеба баклажанной икрой, поливали, в своих тарелках, ещё парящее мясо острым горлодёром и с наслаждением ели то и другое, запивая всё это хорошим молдавским вином.
И этот отменный у обоих аппетит, когда от куска хлеба откусывается побольше, а мясо подцепляется на вилку сразу с несколькими кусочками картошки, и лёгкий хмель от вина – всё было так здорово и здорово! И хотелось, чтобы этот вечер никогда-никогда не кончался.
В окно, в проём не до конца задёрнутых, вышитых по краям красным крестиком шторок, застыв над сопкой, заглядывала яркая зеленоватая звезда.
– Ишь какая любопытная, – указал я на неё своим бокалом, и мы с Риммой, беспечно и беспричинно рассмеявшись, чокнулись.
Вино в широкой круглости прозрачного стекла мерно колыхнулось и быстро успокоилось. Но – не быстрее, чем стих звон.
