– Что это вы здесь рисовали? – чтобы с чего-то начать разговор, почти прокричал я девушке, наклонившись к ней и указывая взглядом на окно.
– Пыталась прорубить дороги в этом дремучем лесу, – тоже напрягая голос, ответила она.
– Ну и как, удалось? – стараюсь я продолжить разговор.
На мой вопрос она только махнула рукой и минуту спустя добавила:
– После… Нам этот шум всё равно не перекричать…
К счастью, ор вскоре прекратился. Тишина упала, как занавес, и нарушать её не хотелось, но и молча стоять рядом с этой необыкновенной девушкой тоже было нелепо.
– Очевидно, подругами вы здесь обзавестись не сумели? А может – не захотели? Я прав?
– Да нет, есть у меня подруга. И хорошая. Тоже практикантка-преддипломница, из Хабаровска. Только в отличие от меня человек она цельный, волевой. Собирается и в дальнейшем здесь работать. Моя же жизнь – сплошная цепь нелепостей: больших и маленьких. А моя самая большая мечта состоит в том, что я никогда больше не буду преподавать в школе. Для этой работы нужен особый склад души. У меня его, по-видимому, нет. Да и местные нравы в отличие от своей подруги я улучшать не собираюсь. Что поделаешь, такая вот я! Люблю свой город. Особенно центр, где живу. Люблю шумные улицы, толчею праздного народа на набережной…
– А чем бы вам хотелось заняться? Что вам по душе? – спросил я её, когда она замолчала.
Было самое время поговорить, потому что местный «массовик-затейник» – клубный киномеханик, менял бобину на своём личном магнитофоне «Комета», принесённом в клуб из дома.
– Не знаю, – с каким-то безразличием ответила она. – Но зато точно знаю, что здесь, среди этой пьяни, я жить не могу и, самое главное, – не хочу!
У киномеханика что-то там не ладилось с магнитофоном, и, пользуясь затянувшейся паузой, она продолжила.
– Тут ко мне мой ученик, старшеклассник, будущий выпускник нынешнего учебного года, одно время стал регулярно захаживать. Стихи свои показывал. Писать, дескать, стал «под влиянием жгучей любви». Советовался – продолжать ли ему «это творчество»?.. Свои стихи у него были – просто никакие. Высокопарный словесный звон, да и только. Если, конечно, похлеще не сказать. А из Есенина, в тетрадку переписанные, так же аккуратненько, как и свои – хорошие. Вкус, значит, всё-таки имеется… Ну, вот, как-то под вечер он ко мне пьяненький притащился да ещё с собой бутылку портвейна «Три семёрки» принёс. В доме мы одни. У подруги как раз в школе кружок очередной: по «занимательной физике». Она у нас – физик, а я, получается – лирик, гуманитарий… Рассчитал ведь, выходит, всё заранее, ученичок-то мой… Бутылку на стол с таким барским видом поставил, будто это шампанское коллекционное или самый лучший армянский коньяк, многолетний выдержки… Я наблюдаю молча всю эту картину, стоя у печи и кутаясь в шаль. Он «папрёску» закурил и на стуле, за столом, этаким купчишкой расселся, развалясь. А сам даже пальто в прихожей не удосужился снять, только расстегнул его. Да и то для того лишь, пожалуй, чтобы я галстук его нелепый, немыслимо ядовитой расцветки, разглядеть могла. Ему бы ещё жилетку с цепочкой да волосы, намасленные, на прямой пробор расчесать, и точно – купец Иголкин, собственной персоной!
Я ему спокойно говорю:
– Денис, у нас не курят. К тому же, чтобы закурить, надо спрашивать у дамы разрешение. И ещё – воспитанные люди в пальто за столом не сидят.
Он заизвинялся. Даже смутился, по-моему, от такого строгого учительского тона. Папироску прямо об свою ладонь загасил, герой! Соскочил со стула. Я подумала – уйти решил или хотя бы пальто в прихожей снять, а он… целоваться ко мне полез. А от самого, или от пальто его, не то керосином, не то соляркой, не то нафталином прёт. Да ещё перегар с луком – добавляется… Противно – жуть!.. К тому же несёт какую-то околесицу: люблю, дескать, больше жизни. На руках буду носить, до гробовой доски… Ну и тому подобный бред… Сильный, на удивление – к печи меня спиной прижал – не шелохнуться. Даже пощёчину ему влепить никакой возможности нет. Лицо только пытаюсь отвести, да всё равно обслюнявил всю, пока вытолкала его из дома, да бутылку вдогон на снег выбросила. А он сидит на крыльце и плачет горькими слезами. Жалко даже его стало… Такие вот у нас здесь ухажёры…
Девушка опять замолчала, а потом вдруг, светло улыбнувшись, сказала:
– От тебя вот, – она неожиданно, но очень естественно, будто мы были давно знакомы, перешла на «ты», – каким-то хорошим одеколоном пахнет.
– Ничего особенного. Обычный «Шипр», после бритья.
– Ну, значит, здесь, в Ербогачёне – даже обычный «Шипр» необычен, – закончила она.
Очередной медленный танец мы танцевали молча, в окружении двух-трёх пар. И всё это время я ощущал, что держу в руках что-то очень хрупкое, драгоценное. А ещё чувствовал, что нас неодолимо тянет друг к другу.
– Может быть, проводишь меня? – после танца спросила моя партнёрша. – Не хочу больше здесь оставаться… Да и ловить завистливые взгляды местных красавиц, танцующих друг с другом, тоже не желаю.
По её лицу угадывалось, что ей вдруг стало невыносимо скучно здесь. «А может быть, – не только здесь», – отчего-то с грустью подумалось мне.
– А если хочешь ещё потанцевать – оставайся, – не дожидаясь ответа, продолжила она. – Девушки-то, посмотри, какие славные! Глядишь, и подцепишь какую, на вечерок. Только смотри, чтоб местные парни не набуцкали потом, когда пойдёшь провожать… Они не любят, когда чужие к их барышням пристают. А я и одна дойду – здесь недалеко…
Девушки в зале, которых было значительно больше парней, были и в самом деле симпатичные, крепко сбитые, пышущие здоровьем. Верилось, что с любой из них всё может сложиться просто, без душевных вывертов и копаний. И если бы я верил в это на все сто процентов, то, наверное, остался бы.
Меня в очередной раз удивило, что девушка как будто прочла мои мысли, но наперекор им я ответил:
– Да нет, я, пожалуй, тоже пойду…
– Мы даже не представились друг другу, – уже на улице спохватился я. – Меня зовут Олег.
– А меня – Таня… А мою подругу – Тоня. Я вас сейчас познакомлю. Она, должно быть, дома, за тетрадками сидит. Мне её не удалось вытащить в клуб.
Развитие, хоть и неясного, сюжета предполагалось мной всё-таки в несколько ином направлении.
– Вы что-то стали вдруг грустны, мой милый друг, – иронично улыбнувшись и вновь перейдя на вы, спросила Таня. – Жалеете, что покинули местных прелестниц? Если бы я была мужчиной – тоже бы жалела. Ведь многие из них могли бы после танцев пригласить вас… в баньку. Нонче суббота – банный день, все бани во дворах протоплены… И сегодня после танцев многие по банькам разбредутся… Это здесь обычай такой. Кстати, ничего циничного в моих рассуждениях нет. В городе баньку заменяет молодёжи «пустая квартира» – пока «индейцы-родители» откочевали «в прерии» – то есть на дачу. Или подъезд. Грязный и холодный. А в баньке – уже не жарко, но ещё тепло, чисто, сухо, темно. А темнота, как известно, – друг молодёжи. Подумайте – пока не поздно. Со мной ведь – неясные перспективы, никакой определённости… Кстати, в клуб можно вернуться и чуть позже, не так ли?..
