– Боренька, приди в себя, какие стихи! Ты вспомни, это я, твоя жена, твоя Люсенька! Ты вспомни, что с нами произошло!
– Я уже обо всем передумал, – вдруг мягко ответил он.
– Давай выйдем на улицу, – предложила она, – здесь чудесный садик.
– За высоким забором, – заметил Борис Ефимович.
– Пусть за высоким забором, – воскликнула Людмила Львовна, – мне с тобой ничего не страшно. Я как тебя увидела, сразу ожила.
Они вышли на улицу. Стояла приятная теплая погода.
– Листья падают, – меланхолично заметил Борис Ефимович.
– Да, такая чудесная осень, – согласилась Людмила Львовна, – только жить и жить. Тут она заметила, что Борис Ефимович опять погрузился в свои думы, и не успела она что-то сказать, как он снова начал читать стихи.
Листья падали печальные
да к ногам моим.
И глаза твои прощальные
стали вдруг как дым.
Я тебе не верю, милая,
и твои слова
не владеют больше силою,
хотя ты права.
Как я ждал тебя в изгнании,
недоумевал,
что за люди, стены, здания,
черт бы все побрал!
Я и сам как лист потерянный,
что мне листопад?
Я в одном теперь уверенный —
мы нашли свой ад.
– Что с тобой, Боренька? – прижалась к нему Людмила Львовна, – я впервые вижу тебя таким.
– Жизнь всему научила, – философски ответил он.
– Но ты же сам говоришь, что я права, – ухватилась она за его слова, – давай спокойно обо всем поговорим.
И они действительно многое вспомнили и о многом поговорили, словно этот ясный день прояснил и их помутившееся сознание. Борис Ефимович даже неожиданно успокоился и на какое-то время стал прежним.
Врач Модест Маврикиевич знал, что супруги сидят на лавочке и не препятствовал их беседе.
– Пусть поговорят, может, общение вернет их к действительности, – считал он.
После этой продолжительной беседы Борис Ефимович и, в самом деле, стал как будто приходить в себя. Он понял главное – если он хочет выйти отсюда и вернуться домой, к нормальной жизни, он должен вести себя спокойно и не поражать докторов ни своими странными речами, ни эксцентрическими выходками, ни так неожиданно свалившимся на него даром стихотворчества.
Почти все время они теперь проводили вместе. И может, дело закончилось тем, что Модест Маврикиевич выписал бы их домой. Он наблюдал за этой удивительной парой и видел, что им вместе действительно хорошо, что они, видимо, дружно прожили совместную жизнь и по-своему даже счастливы.
Однажды они уже по привычке прогуливались по садику, правда, в этот день было достаточно прохладно, осень уже основательно вступила в свои права. Но эта осенняя прохлада и особая, острая свежесть воздуха располагали людей к таким прогулкам. Их беседа текла спокойно и неторопливо.
– Люсенька, а что сейчас с нашей квартирой? – спросил супругу Борис Ефимович, – и кто теперь за ней присматривает?
– Не волнуйся, – почему-то забеспокоилась Людмила Львовна, – Леонид Семенович прекрасно с этим справляется.
– Ты дала ему ключи? – спросил он, заметив ее легкое волнение.
– Да, – робко ответила она.
– Ты полностью ему доверяешь? – поинтересовался он.
– Да, ему полностью можно доверять, – согласилась Людмила Львовна, но голос ее при этом почему-то задрожал.
– Ты в этом уверена? – уже с тревогой в голосе спросил Борис Ефимович.
– Абсолютно, – неуверенно ответила она.
– Он часто туда приходит? – продолжал расспрашивать Борис Ефимович с нарастающим беспокойством.
– Видишь ли, – начала она, – он теперь там живет.
Борис Ефимович заволновался уже явно.
– Что значит живет?
– Так получилось, Боренька.
Людмила Львовна увидела, как исказилось гримасой лицо ее супруга, как он прислонился к дереву и начал тихо сползать по его шершавому стволу. Людмила Львовна поняла, что ей не следовало об этом говорить супругу, но уже ничего нельзя было исправить.
Это стало последней каплей, которая подорвала психическое здоровье Бориса Ефимовича. Он сорвался окончательно, и теперь уже ничто не могло привести его в здравый рассудок. Он погрузился в свой мир, далекий от того, что шумел вокруг него.
А Людмила Львовна поняла, что она окончательно потеряла своего родного человека. После встречи с ним здесь, в больнице, она и сама словно ожила, в ней вспыхнули прежние живые чувства, шевельнулась какая-то радость и появилась призрачная надежда на лучшее. Но после того, как сознание Бориса Ефимовича угасло, оно померкло и у Людмилы Львовны.
Она не понимала только одного – почему ее не навещает Леонид Семенович. После встречи с Борисом Ефимовичем он как-то отодвинулся на второй план, стал необязательным, она даже не время совершенно забыла о нем. И вдруг она ясно поняла, что Леонид Семенович ее использовал, что он теперь самолично распоряжается всем, что они наживали с Борисом Ефимовичем все долгие годы их совместной жизни.
И тогда сознание ее стало меркнуть, она словно забыла, что с ней произошло. Жизнь замирала в ней.
Среди Серых Скал
По мере того как Женя и Лиза продвигались вперед, холмы становились все круче, рядом все чаще появлялись теперь рвы и овраги, крутые обрывы и острые каменистые уступы. И наконец, мягкие зеленые всхолмья остались позади, их окружили голые и неприветливые горы.
– Ты заметила, когда и как они начались? – спросила Лиза.
– Не совсем, – ответила Женя, – это произошло как-то незаметно.
– А как же мы выберемся отсюда? – поинтересовалась Кошка.
– Понятия не имею, – ответила девочка.
Они огляделись. Картина, представленная их взору, совсем не радовала. Голые каменистые уступы окружали их со всех сторон. Казалось, здесь не живет ни одно существо и даже не растет ни одной травинки. Да так оно и было.
– Слушай, а уж не приближаемся ли мы к входу в Колокольчиковый Колодец, где сидит Злой Зайтан? – спросила Лиза.
– Так это означает, что скоро уже конец пути, – воскликнула Женя.
– Рано радуешься, – мудро остановила ее Лиза, – думаю, главное еще впереди. И мы еще не встретились со Злым Зайтаном, нам в любой момент надо быть к этому готовыми.
– Это я понимаю, – ответила девочка, – но разве можно подготовиться к тому, чего не знаешь?
– Может, немного передохнем? – предложила Кошка.
– Согласна, – ответила Женя, – где бы только найти подходящее местечко, здесь даже присесть негде, везде одни острые камни.
