А ручей устремился под этот огромный кряж и с каждой минутой становился сильней и сильней.
Прошло время, лес очистился от стоячей воды, вернулись звери и птицы, зашумели своими кронами деревья.
Рога у лося отрасли снова, но вот какая незадача вышла: каждый год они у него теряются в это время.
А что же с зайчишкой?
Опечаленное семейство смотрело на несчастного, который не мог бегать и прыгать, и не знало, что делать.
– Его в один миг сцапает лиса, – произнес один из зайчат.
– От волка тоже не убежит, – добавил второй.
– Посмотри, косой, нас зовет к себе старый дуб, – сказала зайчиха.
И действительно, великан махал своими могучими ветками.
– Послушайте, – сказал он зайцам, которые подошли к нему, пусть малыш останется со мной. Мы оба изрядно пострадали, но пропасть друг другу не дадим.
– А где он будет жить?
– А мое дупло?
Прошло много дней. Забрел случайно в этот лес и я. Видел тот могучий дуб, старого зайца, который сидел возле огромного ствола и грел свои косточки на солнышке. Весело журчал им свои песенки ручей.
Я хотел подойти поближе, но дуб зашумел грозно и сердито. Пришлось помахать издали рукой и податься прочь. Зачем мешать друзьям? Пусть живут себе счастливо.
Авдотья и домовой
Много годов было Авдотье. Столько много, что она и сама потеряла им счет. Жила бабушка в полном одиночестве. Сыны в свое время разъехались по разным городам, устроили свои жизни, а о матери и думать забыли.
Тяжело одной в деревне. Со временем свыклась и с этим. Вот только в тоскливые осенние вечера закрадывалась тревога в душу.
– Помру, глаза закрыть некому будет, на Красную Горку отнести по-человечески.
А тут еще болезни донимать стали. Иной раз воды попить сил недоставало.
Ох, старость, старость!
Сидит как-то Авдотья у окна, прошлую жизнь вспоминает, сама с собой разговаривает. Слышит, шорох на печке.
– Совсем мыши обнаглели, – подумала про себя.
С трудом встала, взяла посох и постукала им по притолоке. Мышей она с детства не любила. Постояла, послушала. Шорох повторился снова. На сей раз, он был громким.
– На мышей не похоже, кошка чья-то забрела?
Авдотья подошла к печке, с трудом поднялась на приступок.
– Кого еще Леший занес?
Раздался веселый смех. Она не испугалась. Годы это чувство притупили.
– Брось баловаться, выходи, – сказала строго.
– Хитренькая, я выйду, а ты меня веником.
– Это за что же веником?
– За проделки.
– Какие проделки? Да кто ты?
– Я Домовой.
Авдотья за всю свою долгую жизнь еще не видела домовых, хотя разговоры о них слышала не раз. В прошлое лето у Архиповны завелась какая-то нечисть. Хлебнула она с ней горюшка. Сначала куры перестали нестись, потом молоко у козы пропало, под самую осень рухнула крыша над сенями. Хорошо, дочка сжалилась, взяла к себе, а то бы не дождалась весны в своей халупе.
– Что же ты делаешь на печке?
– Кирпич вытаскиваю.
Авдотья опешила. Хорошее дело, остаться к зиме без печки. Она хоть и старая, но все же грела.
– Ну и как кирпич, поддается?
– Скажешь тоже, он еле-еле держится, ты глянь!
Чего уж глядеть, она и без этого знала, что печку давно надо было перекладывать. Кое-как подлатала летом, подмазала, думала, зиму простоит.
– Раз поддается, тащи.
– Это как, тащи?
– Как умеешь.
– Так не пойдет, меня ругать надо.
– Я и ругаю. Раз взялся за кирпичи, будь добренький, таскай.
– Не буду.
– Придется веник грязный брать.
– Веник? Да я эти кирпичи так заделаю, что ни в жисть не стронешь с места.
– А я тебе глины не дам, она у меня, еще летом припасена и лежит у крыльца.
– А я стащу.
– Попробуй, скоро веник возьму.
Авдотья опустилась на пол, оделась и пошла в огород. Вернулась часа через два. Новенькая печка красовалась на месте прежней.
– Вот хорошо, какой умница, весь пол глиной заляпал.
С печки на пол соскочил небольшой Домовой. Росточком он был чуть больше кошки, ходил на задних лапах, смешно волоча хвостик по полу. На голове у него торчало несколько волосиков, да блестела маленькая лысинка. Юркие глазки метались туда-сюда, а руки постоянно ощупывали мохнатое тельце.
– Ты ненормальная старушка, – взвизгнул он, – За такой пол в любом доме веником отхлестали бы, понятно?
– Это ты ненормальный домовой, – ответила Авдотья, – Я тебя угощу пряником за это.
Она порылась в комоде, но пряников не нашла. Обернулась, а пол сиял давно забытой желтизной.
– Ах ты противный, а я еще хотела дать ему пряников, домовой весело хохотал за печкой.
– Пойду, погляжу, не распилил ли кто дрова? В последнее время хулиганы покоя не дают, зазеваешься, а они их распилят и уложат в поленницу.
Во дворе она остановилась у дров и громко проговорила:
– Вот хорошо, пусть всю зиму лежат, радость-то какая. Не успела зайти в дом, а уж завизжала невидимая пила, заухал колун.
Так они с тех пор и начали жить. Бабушка нарочно ругается, а домовой исправно делает все дела.
Сидит Авдотья вечером у окошка, а поговорить хочется. Чувствует, домовой за ней присматривает.
– Ох, и не люблю, когда со мной кто-нибудь разговаривает.
– А я нарочно буду говорить, – проворчал он с печи.
– Вот уж я тебе поговорю, безобразник!
Впервые за многие месяцы Авдотья вела неторопливую беседу. О чем только ни шел их разговор! Вспоминали прошедшие годы, суровую войну, голод, хлеб из семян лебеды и горсти муки, ушедших родных и знакомых.
С этого вечера жизнь одинокой старушки совсем преобразилась. Не тяготило одиночество, в избе порядок, на дворе и огороде – тоже. Не пугала надвигающаяся зима, время года, которое она особенно не любила. Постоянно не хватало сухих дров, а скудные запасы экономились за счет тепла, которого и без этого не достает в старости.
Летели дни, обильный снегопад укутал землю. Авдотьин домик поражал редких деревенских прохожих расчищенными тропинками, опрятностью, которая не свойственна усадьбам одиноких старушек.
Домовой управлялся со всем ловко и быстро. И откуда сила и сноровка бралась? Комочек серенький на вид, а поди ты!
