Экспедиция в Шоа не только не провалилась, она оказалась более выгодной, чем Рембо надеялся. Смерть Лабатю была счастливой случайностью. Это был не Рембо из биографических легенд, а тот Рембо, кого Борелли видел в работе, – «озлобленный» человек, но не жертва жизненных обстоятельств: «Было очень интересно наблюдать за ним, когда после заключения сделки он отсылал своего человека, с издевкой глядя ему в лицо, а затем, полусмеясь, забавно подмигивал мне»
[797].
Рембо преувеличивал жару, скупость его работодателей и свою некомпетентность, так почему бы не преувеличивать и его финансовые трудности? Рембо столь преуспел, описывая свои мнимые несчастья, что статус неудачника пристал к нему намертво. Удивительно, но образ Рембо в Африке воспринимается через призму его сфальсифицированных финансовых отчетов.
Как трагическая история неясных похорон Моцарта
[798], фиктивный провал экспедиции Рембо в Шоа является частью поучительной басни, которая делает абсурдность его конца более сносной. Получается внезапный обрыв в хвосте аккуратной параболы. Проступки героя – разбазаривание таланта, отрицание религии Искусства, слишком большая оригинальность и др. наказываются неудачами в материальном мире. Его смерть прикрыта утешающей логикой и относится без доказательно к факторам судьбы: обычно это наследственное заболевание или таинственное невезение. Ложные сообщения об изменении Рембо на смертном ложе справедливо высмеиваются, но вместо этого принимается идея неотвратимого упадка.
Так или иначе, жизнь Рембо используется, несмотря на его собственную философию, для доказательства, что человеческое существование подвергается высшей форме управления.
Существует, однако, нечто в поведении Рембо, что создает впечатление неизбежного несчастья. Его письма к аденскому консулу имеют характерный тон самоуничтожения. Легенда о его грабительской миссии в Шоа рассказывается с каким-то мазохистским ликованием, которое вряд ли внушает уверенность в цельности его натуры – оскорбление должностных лиц, бездумная раздача слабительных, насильственный захват подштанников и сжигание тетрадей.
За несколько дней до своего тридцать третьего дня рождения Рембо по-прежнему ведет себя как преступник, ищущий наказания, беглец, который с нетерпением ожидает дня, когда его схватят. Только в этом смысле экспедиция в Шоа может быть названа провалом.
Рембо лечился в Каире в течение семи недель. У него был ревматизм в пояснице, левом бедре и колене, а также в правом плече. Это может объяснить его своеобразный способ передвижения, замеченный Арманом Савуре: «левое плечо всегда далеко впереди правого»
[799]. Но ревматизм, кажется, прошел. Известия о его здоровье в целом солнечны до февраля 1891 года.
Мало известно о семинедельном отпуске Рембо в Каире, за исключением того, что он нашел его, – или утверждал, что нашел его, – необычайно дорогим и скучным. В отрывке из того, что может быть до сих пор не признанной перепиской с сестрой
[800], он нарисовал значительно более веселую картину: Каир был «цивилизо ванным» городом, напоминающим Париж, Ниццу и Восток и где живут в европейском стиле»
[801].
Он занимал время тем, что строил планы
[802]: Судан снова был открыт для торговли; в Массауа итальянская армия приноравливалась к императору Йоханнесу и нуждалась в услугах предприимчивого торговца. Он снова размышлял о том волшебном месте, Занзибаре, «откуда можно совершать дальние путешествия в Африку», и «Мадагаскаре, где можно сэкономить деньги». Он также упоминал «Китай или Японию», но, видимо, лишь поддразнивал свою мать.
Все эти планы имели одну общую черту: желание избежать оседлого образа жизни и чтобы ему за это платили. 26 августа он попросил Географическое общество профинансировать экспедицию в регионе, который был «очень опасным для европейцев», в соответствии с ответом общества. (Письмо Рембо не сохранилось.) Возможно, он думал о неизвестных землях, которые он мельком увидел на обратном пути из Шоа, и об огромных бездонных озерах, которые, по слухам, лежат к югу
[803].
К сожалению, он также думал об очень крупной сумме денег. Общество выразило сожаление, что оно не в состоянии финансировать его путешествие. Но даже прежде, чем он получил ответ, он планировал экспедицию иного рода. Рембо писал французскому консулу в Бейруте, спрашивая, где он мог бы купить четырех чистокровных ослов «в отличном состоянии», пояснив, что король Менелик надеется создать «мулов высшей расы».
Рембо получил паспорт для себя и Джами и, возможно, даже посетил Бейрут и Дамаск
[804]. Единственное, что можно с уверенностью сказать, – что он вернулся в Аден 8 октября 1887 года и помог Альфреду Барде с бумагами
[805].
Это было лишь временное решение. Когда он писал домой, на 22 ноября и еще 15 декабря он был «в добром здравии» и размышлял о чем-то гораздо более выгодном и легко поддающемся перевозке, чем сирийские ослы.
