Филипп Орлеанский был развратником, но не дураком. Он был в плохих отношениях со своим родственником, королем Испании, и поэтому склонялся к дружбе с Англией. Франции было нужно отдохнуть от войн, и до 1733 г. ей были даны мир и процветание во всех практических делах. Главным доверенным лицом регента был его первый министр кардинал Дюбуа, человек низкого происхождения и с низкой душой, в котором не было ничего святого, кроме его красной одежды
[105]. Но кардинал, как и его покровитель-король, был умен и в какой-то степени понимал, что необходимо Франции.
Поэтому эпоха Регентства оказалась не такой пагубной для страны, какой могла бы стать, учитывая личности ее правителей. В 1723 г. Людовик XV был объявлен совершеннолетним, хотя ему было только тринадцать лет. Герцог Орлеанский и Дюбуа рассчитывали, что таким образом почти полностью сохранят свою власть, потому что тринадцатилетний мальчик не может на самом деле править страной. Но оба этих человека с очень сомнительной репутацией умерли в том же году.
Вскоре молодой король доверил управление страной другому ловкому служителю церкви – кардиналу Флёри. Он был намного талантливее кардинала Дюбуа. К тому же ему необыкновенно везло: Флёри был одним из очень немногих людей, которых Людовик XV действительно любил. Кардинал сохранял свою должность при короле до конца жизни. Он постоянно старался сохранять мир и удерживал Францию от рискованных военных предприятий на чужой территории, но иногда дипломатические обстоятельства оказывались сильнее его. Два раза за время, когда он управлял страной, Франция втягивалась в серьезные военные конфликты
[106], но, по крайней мере, в этих случаях он не был агрессором. В меру своих способностей и той власти, которую давал ему его повелитель, Флёри старался реорганизовать финансовую систему государства и устранить злоупотребления, которые казались неискоренимыми. В 1738 г. произошло событие, редкое для старого режима: королевские финансы пришли в равновесие. Впервые с 1672 г., то есть со времен Кольбера, финансовый год был закрыт без дефицита. Следующий такой год был во Франции только при Наполеоне Бонапарте. В 1743 г. престарелый Флёри умер. С тех пор Людовик XV правил сам – или, по крайней мере, назывался королем, который правит сам.
Французы по-прежнему были горячо привязаны к монархической системе правления. Им казалось, что короли сосредоточивают в себе всю славу страны. Французы дразнили англичан, что те когда-то убили своего короля Карла I, а на прошлом «великого французского народа» такого пятна нет. В первой половине своего царствования Людовик XV получал от своих подданных намного больше популярности и любви, чем мог бы заслужить своими личными качествами. Французы прозвали его Людовик Возлюбленный. В 1744 г., когда он заболел в Меце, едва ли не весь Париж бросился в церкви молиться о выздоровлении короля.
Только в часовне собора Нотр-Дам народ заказал 6 тысяч месс за его здравие. К концу своего правления король полностью утратил эту популярность, но перед ним продолжали непрерывно звучать льстивые похвалы в его адрес и лицемерные уверения в любви и преданности ему.
В сущности, у Людовика XV было очень несчастное детство и очень неудачное воспитание. Сначала он остался сиротой, потом стал монархом в пять лет. Наставники учили его изящно кланяться и танцевать, а также играть положенную ему роль в придворных церемониях, но оставили его полным невеждой во всем, что его прадед называл «ремеслом короля». Мальчику внушали преувеличенные представления о том, как много он значит и что он ни перед кем не отвечает. «Государь, все эти люди ваши!» – сказал ему наставник маршал де Виллеруа, простодушный старик, когда король увидел с балкона тысячи парижан, собравшихся, чтобы увидеть его. Король был красив и далеко не глуп (когда решал для развлечения подумать о чем-то), но все единогласно говорят о его себялюбии, чувственности и жестокости. Шуазёль (который был главным министром Людовика в конце его царствования) сказал: «Это был бездушный человек, неспособный к любви. Ему нравилось зло, как детям нравится мучить бессловесных животных, и среди его пороков были самые гнусные и мерзкие». Вероятно, он понимал, что в правительстве не все хорошо и что все государство движется к беде, но осознанно ничего не предпринимал: реформы потребовали бы от него неприятных усилий. «Эта машина [система управления] продержится, пока я жив!» – заявил он с неподражаемым цинизмом. Людовик XIV, по крайней мере, в часы усталости всегда занимался всеми подробностями государственной политики. А министры его преемника считали себя счастливыми, если их повелитель уделял им полчаса в день для серьезных дел. Охота, которую он очень любил, болтовня с любимцами и фаворитками, питье кофе в покоях дочерей, чтение доносов тайной полиции и просмотр частных писем, перехваченных его агентами, поглощали основную часть его времени, если он не предавался крайне чувственным удовольствиям. Этот король владел всем миром, но по-настоящему не мог насладиться ничем. «С юности до старости король скучал. Он устал от своего трона, от двора и от себя самого. Он был равнодушен ко всему, ему были безразличны счастье или горе его народа или любого живого человека».
В течение всего царствования этого самого недостойного из монархов привилегии и права короля, кажется, оставались неприкосновенными. Служители церкви, которым повезло быть приглашенными прочесть проповедь перед королем в Версальской часовне, истощали всю свою изобретательность при сочинении похвал, которые тогда назывались «комплиментами». Один проповедник сказал в 1742 г.: «Господь сделал ваше величество опорой королевств и империй, предметом всеобщего восхищения, любимцем вашего народа, восторгом для двора, ужасом для врагов. Но все это лишь возвышает вашу великую душу над тем, что пагубно, ведет вас к добродетели и стремится к счастью для всех». Сам Людовик имел о своей власти такое понятие, которое обрадовало бы его прадеда. В 1766 г., за десять лет до принятия американской Декларации независимости, он писал: «Во мне одном сосредоточена вся верховная власть. Законодательная власть принадлежит одному мне. Источник общественного порядка – я. Я его верховный хранитель».
Людовик был совершенно не прав, когда утверждал, что он – независимый самодержец. Очень часто самым могущественным человеком во Франции был не он, а женщина, которую он брал себе в главные любовницы. Король вел очень развратную жизнь, и любовниц у него было столько, сколько могло быть наложниц у восточного владыки. Но обычно одну из своих женщин он возвышал над всеми остальными и позволял ей свободно вмешиваться в судьбу Французского государства. С 1745 по 1764 г. такой женщиной была Жанна Пуассон, умная, веселая и артистичная буржуазка, которую Людовик XV сделал знаменитой под именем маркизы де Помпадур. Она жила в Версале, все признавали ее высокое положение и почитали ее соответственно. Она назначала и смещала министров и командующих армиями. Великие договоры между государствами обсуждались в ее будуаре. В значительной степени благодаря маркизе Франция разорвала свой давний союз с Пруссией, вступила в союз со своим давним врагом Австрией и втянулась в Семилетнюю войну, которая закончилась для нее полным разгромом. У маркизы был хороший вкус, она в некоторой степени покровительствовала Вольтеру и другим выдающимся литераторам. Она, конечно, была незаурядной женщиной, иначе бы не смогла бы так долго, до самой своей смерти, сохранять влияние на такого человека, как Людовик XV. Но бесполезно искать в поступках этой некоронованной королевы политическую мудрость и заботу о Франции. У нее была лишь одна цель – использовать государство, чтобы награждать своих любимцев, вымещать на обидчиках свои обиды, удовлетворять свои капризы и укреплять свое влияние на короля. Угождение маркизе было более надежным способом получить высокую должность, чем большие способности и долгие годы верного служения обществу. Казна для нее и ее любимчиков была не имуществом, которое им доверили в управление, а возможностью нажиться. Такова была женщина, которой Провидение доверило судьбу Франции в годы, когда руководителями враждебных этой стране государств были в Пруссии Фридрих Великий, а в Англии Питт-старший (Чэтем)
[107]. Не напрасно французский народ называл маркизу винов ницей своих бед и проклинал ее имя еще при ее жизни.
