Арман Жан дю Плесси, герцог де Ришелье, родился в 1585 г. возле Шинона. Его семья, как и семьи многих других знаменитых людей, была «бедной, но благородной». Первоначально его учили как будущего военного, но скоро он понял, что, по крайней мере для него, гусиное перо гораздо лучшее оружие, чем меч. Он стал служителем церкви, и влияния его семьи хватило на то, чтобы он стал епископом Люзона.
Позже он брюзгливо сказал, что это была «самая жалкая и неприятная епархия во Франции». Молодой прелат, несомненно, искренне исповедовал католическую религию, но никто не утверждал, что Ришелье когда-нибудь считал церковь чем-то, кроме средства, чтобы возвыситься в земном мире. Кажется, он старался расходовать как можно меньше времени на управление подчиненным ему духовенством и тратил свои силы в основном на то, чтобы пробиться вверх при дворе. Огромный талант в практических и общественных делах вскоре вознес его высоко среди придворных.
В 1614 г. Ришелье был в составе Генеральных штатов; эгоизм и политическое бессилие участников этого представительного собрания вызвали у молодого политика отвращение. В 1616 г. он недолго был министром, но пока страной командовали сначала Кончини, а потом де Люинь, молодому прелату негде было по-настоящему проявить свой талант в правительстве. Однако Ришелье постепенно и непрерывно набирал силу при дворе. В 1622 г. он получил красную шляпу кардинала, а в 1624 г. Людовику XIII хватило ума понять, что этот служитель церкви и есть тот «первый министр», который сможет привести страну в порядок для него. Можно справедливо сказать, что после этого в течение восемнадцати лет Людовик XIII царствовал, а Ришелье правил. Монарх сиял лишь отраженным светом в лучах могущества своего наместника.
Ришелье совершенно искренне заботился о благе Франции. Но он считал, что это благо ей принесет военная слава, а не тихое экономическое процветание. Он твердо решил подавить всякую оппозицию власти короля внутри страны и любыми средствами, честными или нечестными, расширить границы королевства. Он без колебаний применял суровые и совершенно ненаучные способы налогообложения. Сохранившиеся со времен Средневековья остатки «народных свобод» вызывали у Ришелье только насмешливое презрение. Опыт участия в Генеральных штатах 1614 г. убедил его, что наилучшее государство – самодержавие с умным правителем во главе. Свои методы он применял грубо и был при этом неразборчив в средствах, но, по крайней мере, нужно сказать, что Ришелье никогда не опускался до беспричинной жестокости, а некоторые из раздавленных им противников, несомненно, заслужили свою судьбу. В начале карьеры Ришелье о нем было написано: «Это ум, которому Бог не поставил пределов», и дела кардинала более чем оправдывают эту оценку.
Итоги деятельности Ришелье можно описать тремя фразами: он отнял у протестантов политическое значение; он вернул знать к прежней зависимости от королевской власти; он создал мощную армию и отправил ее на победоносную войну против Австрии. Говоря проще, он укрепил власть короля внутри страны и сделал ее грозной для других государств.
Ришелье враждовал с протестантами по политическим причинам, а не по религиозным. Он не пытался вмешаться в вопросы их совести или нарушить их право на религиозные собрания. Но с тех пор как вступил в силу Нантский эдикт, стало совершенно ясно, что каждое содержавшееся в нем право протестантов на собственные гарнизоны в каком-либо хорошо укрепленном городе и на проведение собраний с политическими целями – это возможность для непокорных дворян подрывать власть короля и готовить гражданские войны. Два раза Ришелье от имени короля вел войну против дворян-протестантов. Вторая из этих войн была по-настоящему большой и кровопролитной. Ла-Рошель, приморская крепость гугенотов, отчаянно оборонялась (1627–1628) и выдерживала организованную кардиналом блокаду, пока дети не стали умирать на улицах от голода. Протестанты надеялись, что англичане, их единоверцы, пришлют им подкрепление, но бездарный король Англии Карл I не смог найти адмиралов, которым хватило бы отваги провести свои суда по бухте сквозь построенные кардиналом препятствия. Когда английские корабли ушли обратно, Ла-Рошель сдалась. Она держалась так долго, что выжившие горожане «были похожи на мертвецов». Это был конец политической партии гугенотов. Они потерпели поражение, но ушли с честью. Ришелье (более мудрый, чем был позже Людовик XIV) сохранил за ними их религиозные привилегии, и еще пятьдесят лет французские протестанты жили в мире и гармонии с католиками, которые редко можно было встретить в любой другой части Европы, кроме Голландии. Так было потому, что (я привожу здесь мудрые слова самого кардинала) «мы должны доверять Провидению и не применять против [учений реформатов] никакую силу, кроме силы доброй жизни и доброго примера».
Это была первая трудная задача для кардинала Ришелье. Но смирить высшую знать было еще более важным и гораздо более трудным делом. Высокомерные недовольные аристократы могли плести интриги против ненавистного им министра во всех закоулках дворца. В любой момент Людовик XIII мог поддаться чьему-то тайному влиянию, уступить врагам кардинала и вышвырнуть его с должности. Но чтобы Франция стала великой, было совершенно необходимо указать несогласным с властью аристократам их место, и первый министр не отступил перед этим суровым испытанием. Он говорил: «Мне трудней завоевать четыре угла королевского кабинета, чем выиграть все сражения в Европе». Кардиналу пришлось бороться не просто с тонкими интригами и обычными заговорами, а с полным беззаконием большей части всего французского дворянства. Дуэли между французскими аристократами распространились настолько, что стали злом для страны. Один хорошо знакомый с этой ситуацией писатель утверждал, что в этих личных единоборствах погибло больше дворян, чем во всех Религиозных войнах. Поводом для дуэли служил любой пустяк: два «человека чести» не захотели разойтись на улице; один случайно посмотрел на другого холодно или высокомерно или же вообще не пожелал посмотреть; двое задели друг друга на ходу и т. п. У каждого противника был секундант. Эти секунданты, которые назывались «свидетелями», не имели никакого отношения к первоначальной провокации, но не просто следили, чтобы сражение шло по правилам, а дрались сами, хотя могли совершенно ничего не знать о причине спора. Поэтому в ссору, которую затеял дворянин, иногда втягивались все его ближайшие друзья. Часто на таких поединках дрались всерьез, до смерти, и не один человек, а пять или шесть могли погибнуть во время одной дуэли. Существовали королевские указы против всего этого, но французские аристократы привыкли смеяться над этими королевскими распоряжениями так же, как над многими другими законами. В итоге дуэли XVII в. стали, по большому счету, уносить больше жизней, чем средневековые турниры и судебные поединки.
Разумеется, в основе этого кровопролития лежало старое феодальное представление о том, что настоящему дворянину стыдно решать свои споры каким-либо путем, кроме силы своей вооруженной руки. Ришелье начал упорную борьбу против этих массовых дуэлей – вероятно, и как против дерзкого неповиновения королевской власти, и потому, что они были бесчеловечными с точки зрения морали. В 1626 г. кардинал применил законы против дуэлей так сурово, что встревожил этим недовольных. Некий граф де Бутвиль из великого рода Монморанси был изгнан в Брюссель за то, что участвовал в двадцати двух дуэлях. После того как правительство отказалось его простить, он имел дерзость дернуть льва за хвост: вернулся в Париж и специально сразился на дуэли среди бела дня на Королевской площади (1627). Рука кардинала мгновенно покарала знатного дуэлянта: Бутвиль и его секундант, граф де Шапель, были сразу же арестованы, допрошены и приговорены к смерти. Высшая знать громогласно протестовала против такой «жестокости». Все виды влияния – общественные и политические, открытые и тайные – были использованы для того, чтобы Людовик XIII помиловал нарушителей закона. Но король не пожелал унизить своего великого министра прощением виновных, хотя, вероятно, ему в какой-то мере нравилось их «высокое чувство чести». Нарушители закона были казнены, и Ришелье заметил по поводу их смерти: «Ничто лучше не позволяет сохранить силу закона, чем наказание людей высокого звания, когда оно равно их преступлению». Такие кары, правда, не привели к полному прекращению дуэлей, и они еще долго были проклятием французского дворянства. Но дуэли потеряли свои худшие свойства, и в любом случае те, кто не желал подчиняться закону, получили суровый урок.
