Законодательный корпус (Corps législatif) состоял из 261 депутата. Депутаты избирались на шесть лет народным голосованием. Этот Корпус был полностью в руках императора. Законодатели собирались на заседание по императорскому вызову, монарх мог объявить перерыв в работе законодателей или распустить корпус. Император назначал президента и вице-президента Корпуса. Корпус мог рассматривать только те документы, которые ему предлагали императорские министры, или те, на обсуждение которых давал согласие Государственный совет. Заседания Корпуса, правда, были публичными, то есть слушателям было разрешено слушать их на балконе зала. Но ничего из сказанного во время дебатов нельзя было напечатать. Опубликовать можно было только очень краткое официальное резюме, составленное президентом Корпуса. А этот президент, которого, разумеется, назначал император, был обязан запрещать любые замечания, нежелательные для правительства. Предполагалось, что депутаты голосованием принимают законопроекты об ассигнованиях (то есть бюджет). Но если правительство желало, оно всегда могло найти деньги для нужной ему цели, перечислив их с одного счета на другой. Короче говоря, депутаты реально не имели решающей власти над кошельком государства.
Вновь созданный сенат был в большей чести, чем Законодательный корпус. В сенате заседали 150 человек. Некоторые из них – адмиралы, маршалы, кардиналы – были сенаторами «по своим правам», остальных пожизненно назначал император. Они изучали законы, принятые депутатами, и ни один закон не мог быть обнародован без их одобрения. Теоретически, конечно, у них было что-то вроде права вето, но, разумеется, они тоже были полностью под контролем императора. Если правительству приходилось заняться вопросами, которые не регулировались конституцией, сенаторы могли обнародовать необходимые законы, то есть фактически изменить конституцию. Наконец, надо сказать, что эти очень много о себе мнившие сенаторы собирались на заседания тайно, и это тоже помогало их повелителю манипулировать ими.
Наполеон III всегда много говорил о том, что быть избирателем во Франции – привилегия. Однако избиратели, которым он так часто льстил, почти ничего не могли решить самостоятельно. Правительство «просвещало» их (это официальная формулировка) насчет того, за кого надо отдать голоса. Избирателям называли «официальных кандидатов», к которым благосклонен император. Каждый государственный чиновник был обязан трудиться ради их избрания. Их призывы и прокламации печатались на официальной белой бумаге
[259]. Префекты департаментов распределяли поданные голоса в пользу предпочтительных кандидатов и имели множество предлогов, чтобы запретить призывы и собрания кандидатов от оппозиции. Избирательные урны охранялись только правительственными чиновниками и, несомненно, при выемке бюллетеней из урн и подсчете голосов происходили очень странные дела.
Формально цензуры для прессы не было. Но на самом деле было почти невозможно всерьез критиковать правительство. Газета должна была внести большой залог (в Париже он был равен 50 тысяч франков, то есть 10 тысяч долларов) в качестве гарантии своего хорошего поведения. Дела, имевшие отношение к прессе, слушались в специальных судах, где не было присяжных. Если газета не нравилась правительству, ей могли сделать «предупреждение». В случае второго предупреждения ее могли тут же запретить.
Публикация «ложных новостей» была правонарушением. А поскольку газеты иногда ошибались даже в простейших вещах, почти любую нежеланную газету можно было довести до закрытия судебными преследованиями. Исполнение этих законов часто поручалось местным чиновникам, а те искали благосклонности парижских властей, показывая им, как трудолюбиво преследуют неугодных. Иногда предупреждение делали по очень смешным причинам. Например, две газеты были предупреждены за то, что напечатали дискуссию о пользе некоторых химических удобрений, «потому что она может только породить неуверенность в умах покупателей»
[260].
Никогда за всю свою современную историю Франции ее не наводняло такое количество шпионов, «агентов полиции» и прочих презренных мелких служащих репрессивной системы. Эти люди везде проводили аресты и часто выбирали кого-то своей жертвой просто потому, что им так захотелось. Люди попадали в тюремную камеру за самые невинные замечания. В Туре одна женщина сказала: «На винограде опять появилась гниль». Ее арестовали, и префект департамента лично пригрозил ей, что посадит ее в тюрьму пожизненно, «если она снова будет распространять плохие новости».
Образование, разумеется, было полностью в когтях нового правительства. Преподаватели всех разновидностей должны были присягнуть на верность императору. За отказ увольняли, поэтому многие учителя проявили достоинство и уволились сами. Изучение истории и философии не одобрялось, поскольку могло привести к опасным политическим дискуссиям и недовольству. Министр образования (Фортуль) пытался свести всю преподавательскую деятельность во Франции к безжизненной автоматической системе обучения. Это он издал часто цитируемый приказ, в котором предписал преподавателям сбрить усы, «чтобы устранить из внешности так же, как из манер, последние следы анархии»
[261].
Читатель, разумеется, спросит: «Как мог французский народ, свободолюбивый, остро чувствующий обиду и обман, и очень умный, терпеть такой режим?» Первый ответ: репрессивные меры властей делали любое сопротивление очень трудным. Но у Наполеона III в любом случае было три огромных преимущества: 1) за него была армия. Солдаты с восторгом повиновались человеку, который обещал возродить традиции своего могущественного дяди и при каждом удобном случае льстил им и их баловал; 2) большинство буржуа были за него. Они просили только закона, порядка и устойчивого материального процветания. Вторая империя предоставляла им все это; 3) служители церкви сначала были верными сторонниками Наполеона III. Они ненавидели режим Луи-Филиппа. Вторая республика относилась к ним более или менее дружественно. Теперь Вторая империя пообещала им почет и влияние. А в Италии политическое положение было таким, что папе Пию IX в любой момент могла понадобиться поддержка французских штыков. В ответ духовенство восхваляло и поддерживало императорский режим. Кроме того (это была самая ценная помощь из всех), приходские священники часто созывали послушных им крестьян в места голосования, чтобы те отдали голоса за «официальных» кандидатов. Наполеона III всегда ненавидели промышленные рабочие Парижа и других крупных городов. Большинство ведущих интеллектуалов и литераторов французского народа были непримиримыми противниками императора. Но в это время важны были только штыки и избирательные бюллетени. Император много лет мог бросать вызов любой ворчащей оппозиции.
