– Миссис Бишоп, вы знаете, где ключ?
Рыдания не прекращаются.
Тут до меня доходит, что вода в душе больше не шумит.
– Миссис Бишоп, прошу вас, скажите, где ключ…
Женщина на полу поднимает голову и обдает меня ненавидящим взглядом:
– Так я и поверила, что вы сейчас клетку откроете – и все. Девять лет! Девять!
Тьфу ты, черт!
– Миссис Бишоп, послушайте, через две минуты вы покинете Слейд-хаус, а еще через полчаса сюда прибудет наряд полиции, и ваше Чудовище возьмут под арест. А наутро и полицейское управление, и Скотленд-Ярд, и криминалисты начнут разыскивать Нэйтана. Ради всего святого, скажите мне, где ключ! Вы же хотите сына увидеть, правда?
Похоже, каким-то чудом я ее убедил. Рита Бишоп усаживается на пол:
– Ключ на крючке висит, у вас за спиной. Нарочно там повешен, чтобы я его видела. Так Чудовищу веселее.
Оборачиваюсь: на стене и впрямь висит длинный блестящий ключ. Хватаю его непослушными пальцами, ключ падает, с тонким звоном ударяется о половицу. Поднимаю ключ, нахожу стальную пластинку замка, врезанного в решетку, вставляю ключ в замочную скважину. Дверь распахивается, Рита Бишоп встает, отшатывается, делает шаг к дверному проему и ошалело глядит на меня.
– Ну, миссис Бишоп, – шепчу я, – пойдемте же скорее. Нам пора.
Пленница, неуверенно ступая, приближается к решетке, хватает меня за руку и выходит из клетки.
– Я… я… – хрипло, надсадно выдыхает она.
– Спокойно, спокойно, – говорю я. – Все в порядке. Вы не знаете, у нее… у них оружие есть?
Дрожащая Рита Бишоп ответить не в состоянии, – вцепившись мне в рукав, она повторяет:
– Мне это не снится, правда? Скажите, не снится?
– Нет, не снится. Пойдемте.
Пальцы с неожиданной силой впиваются мне в запястье.
– И я вам не снюсь?
Если б меня девять лет взаперти держали, я б тоже спятил.
– Нет, не снитесь, – терпеливо отвечаю я. – Пойдемте же скорее.
Она выпускает мою руку:
– Детектив, посмотрите…
– Миссис Бишоп, нам пора.
Не обращая внимания на мои слова, она подносит мне к лицу зажигалку, щелкает.
Вспыхивает тонкий язычок пламени…
…удлиняется, бледнеет и замирает, будто стоп-кадр. Это не зажигалка, а свеча в массивном металлическом подсвечнике, покрытом замысловатыми письменами – арабскими, иудейскими, фиг его знает какими, в общем, иностранными. Клетка исчезла. Мебель исчезла. Рита Бишоп исчезла. Пламя свечи – единственный источник света. Чердак скукожился, в нем темно, как в гробу в заваленном подземелье. Стою на коленях, будто окаменел, и совершенно не понимаю, что происходит. Пытаюсь шевельнуться, но даже пальцем двинуть не могу. Язык не ворочается. Мое тело – клетка, а я в ней заперт. Все отказало, осталось только зрение и мозг. Вот и соображай! Нервно-паралитический газ? Инсульт? Каким-то ядом опоили? Черт его знает. Соображай быстрее, болван! Тоже мне, детектив. В темноте проступают три лица. Прямо напротив, за пламенем свечи – я в халате покойника. Значит, там зеркало. Слева от меня – Хлоя, в какой-то толстой накидке с капюшоном. Справа… тоже Хлоя, только мужик. Похоже, брат-близнец – в такой же накидке, блондин, смазливый, как фотомодель, этакий пидорок-гитлерюгендовец. Оба стоят неподвижно. Рядом с пламенем свечи завис бурый мотылек – будто застыл в воздухе. Застыл во времени. Я не сплю, – пожалуй, это единственное, в чем я уверен. Значит, вот как Гордон Эдмондс с ума сошел.
Проходит время – не знаю сколько. С тихим шипением горит свеча, белое пламя чуть колышется. Мотылек нарезает круги, то исчезает в темноте, то снова появляется.
– И нечему тут улыбаться, братец, – говорит Хлоя, или кто она там на самом деле.
Лицо у нее точно такое же, как у той, что угощала меня тирамису, а вот ласковый прежде голос теперь скрежещет, будто ржавый нож.
– А я и не улыбаюсь. – Он переминается – ноги у него затекли, что ли?
Я пытаюсь шевельнуться – без толку. Хочу что-то сказать – и не могу.
– Не ври, Иона. – Хлоя глядит на свои руки, как на пару перчаток, будто не знает, нужны они ей или нет. – Я же не ухмылялась, когда ты два цикла назад парикмахершу ублажал. Между прочим, вы тогда даже совершили обмен физиологическими выделениями. – С отвращением покосившись на меня, она продолжает: – А этому похотливому псу всего лишь воображаемая косточка досталась.
– Но даже если я и улыбался, – отвечает он, – то исключительно из гордости за твое выступление в моем суборизоне. Ты великолепно изобразила нервическую вдову. Хотя, согласись, мизансцена в клетке на чердаке у меня получилась превосходно. Роль бедняжки миссис Бишоп я сыграл вдохновенно, Мерил Стрип бы обзавидовалась. Если честно, девять лет назад я на нее особого внимания не обращал – мне ее голос на нервы действовал. Чего ты куксишься, сестрица? Очередной день открытых дверей прошел замечательно, операнд еще раз подтвердил свою надежность, гусь ощипан и готов к употреблению, а ты вся какая-то… кислая.
– Операнд – вольная импровизация, в которой все зависит от…
– Нора, я тебя умоляю, ужин на столе. Неужели нельзя…
– …все зависит исключительно от везения, Иона. А нам нельзя полагаться на авось.
Он – Иона – глядит на сестру – Нору – с ласковой снисходительностью.
– Пятьдесят четыре года наши души скитались по свету, вселяясь в избранные нами тела, живя в свое удовольствие, а наши викторианские сверстники уже давно умерли или вот-вот умрут. А мы живем. Операнд работает.
– Да, работает, но только при условии, что наши собственные, первородные тела остаются здесь, в лакуне. Операнд работает, но только при условии, что каждые девять лет лакуну следует заряжать, для чего необходимо завлечь какого-нибудь простофилю из Одаренных в подходящий оризон. Операнд работает, но только при условии, что нашим гостям можно задурить голову, заманить их в лакуну и заставить принять обалдин. Не слишком ли много условий, Иона? Да, до сих пор нам везло, но вечно это продолжаться не может. И не будет.
Понятия не имею, о чем они говорят, но Иона злится все больше и больше.
– И зачем тебе понадобилось целую лекцию об этом читать, сестрица?
– Надо защитить операнд от досадных случайностей – и от врагов.
– От каких еще врагов, сестрица? Я ведь не зря настаивал на полной изоляции – теперь даже Путь Мрака о нас не ведает. А если система жизнеобеспечения работает, то не надо ее трогать. Все, кушать подано. – Иона переводит взгляд на меня: – Я о тебе говорю, детектив Тугодум.
Все мои старания напрасны: не получается ни шевельнуться, ни воспротивиться, ни просить пощады. Даже обосраться от страха и то не могу.
– А ты уже и не дышишь, – равнодушно замечает Иона.
