Антуан приподнялся в подушках. Тысячу раз вывернутый наизнанку желудок причинял ему адскую боль, вкус блевотины во рту вызывал тошноту.
Доктор не шевелился, погруженный в свои мысли. Его совершенно непроницаемое широкое лицо метиса и полная неподвижность смущали Антуана. Но постепенно ему стало казаться, что доктора здесь нет, что просто у него в комнате появилась новая мебель. Антуан предался собственным размышлениям. Он не справился. Он хотел умереть, а у него не получилось. Вдруг он вспомнил о начале поисков, о группах, направлявшихся в лес Сент-Эсташ… Ему уже не надо оправдываться, надо лишь подтвердить то, что все теперь и так знали. Тяжесть того, что ему предстояло, была столь велика, что он закрыл глаза и снова утонул в подушках.
– Ты хочешь что-то рассказать мне, Антуан?
У доктора был очень спокойный голос. Он не сдвинулся ни на миллиметр.
Смерть Реми была одновременно совсем рядом и очень далеко, в мозгу Антуана все перепуталось. Куда они положили тело Реми?
Он представил себе Бернадетту, сидящую возле распростертого тела сына и пытающуюся согреть его холодную ладошку в своих руках…
Может, они ждут, когда доктор Дьелафуа даст зеленый свет, чтобы прийти арестовать его? Жандармы удерживают его мать внизу? Раз он несовершеннолетний, может, снимать с него показания должен доктор?.. Антуан уже не знал, на какой вопрос отвечать.
Сумрак в спальне сблизил его с Реми. Здесь было так же темно, как в том месте, откуда его вытащили.
Он представил себе мужчин, склонившихся над поверженным буком. Господин Дэме никому не позволил лезть за своим сыном в черную дыру, даже пожарные оставались на почтительном расстоянии. Они только принесли носилки и большое одеяло, чтобы накрыть тело. Момент, когда господин Дэме тащил к себе ребенка, был душераздирающим. Он схватил его за руку. Сначала показалась голова Реми, все сразу узнали его каштановые волосы, потом появились плечи. Все члены были так странно вывернуты и так податливы, что многим показалось, будто его поднимают на поверхность по частям…
Антуан разрыдался.
И почувствовал неожиданное облегчение. Это были другие слезы, не такие, как в те времена, когда он был свободен, но глубокий и умиротворяющий поток. Слезы очищения.
Доктор Дьелафуа сдержанно кивнул, он соглашался с тем, что как будто бы услышал.
Поток слез Антуана был неиссякаем.
Странно, но в это мгновение он испытывал счастье. Счастье облегчения, на которое он уже не надеялся. Все было кончено, и теперь пришли слезы его детства, какие-то утешительные слезы, они давали ему успокоение, которое он унесет с собой туда, куда его уведут.
Доктор еще долго слушал, как плачет Антуан, потом поднялся, закрыл свой саквояж и, не глядя на мальчика, взял пальто.
И вышел, ничего не сказав.
Антуан успокоился, высморкался, сел в подушках. Может, ему надо одеться, чтобы принять людей? Он не знал, что делать, его впервые шли арестовывать.
Сперва на лестнице раздались материнские шаги. Значит, он должен одеться и спуститься вместе с ней. Он бы предпочел кого-нибудь другого, она станет цепляться, когда жандармы потащат его.
Войдя в комнату, госпожа Куртен сморщила нос: этот запах рвоты…
Она подняла тазик и выставила его на пол в коридор, потом вернулась и, несмотря на сильный ветер, распахнула створку окна, чтобы проветрить. В комнату ворвался холодный воздух. Антуан заметил у матери на лбу вертикальную морщинку – верный признак озабоченности.
Она повернулась к сыну:
– Тебе получше, да?
И, не дожидаясь ответа, взяла с ночного столика бутылочку с лекарством и накапала его в кофейную ложечку.
– Все этот каплун… Я его выбросила. Как можно торговать таким мясом!
Антуан не реагировал.
– Ну-ка! – сказала она. – Это от несварения, тебе станет лучше.
Упоминание о простом расстройстве желудка привело Антуана в недоумение и озадачило. В задумчивости он проглотил лекарство. Он не был уверен, что понимает, что происходит.
Госпожа Куртен закупорила флакон.
– Я сварила бульон, сейчас принесу тебе чашку.
Она сказала про каплуна, а Антуан помнил, что почти не притронулся к нему. И потом, если он заболел несварением, ведь мать тоже ела, почему же она не заболела?
Антуан попытался восстановить события, но в голове стоял сплошной туман. Он не мог отчетливо отличить реальность от того, что ему, должно быть, приснилось. Он встал. Ноги подкосились, он потерял равновесие и схватился за край кровати. Он подумал про Валентину. Она была частью сна или реальности? Он снова увидел ее, стоящую перед ним, когда он пытался завязать шнурки, он поспешил встать, но упал на кровать, как сейчас…
Потом был рождественский ужин, а потом господин Дэме, который обхватил его за пояс. А после еще поиски в государственном лесу и лесу Сент-Эсташ…
Антуан закрыл глаза, переждал, чтобы прошла дурнота, и сделал новую попытку. Опираясь о стены и мебель, он выбрался в коридор, толкнул дверь в ванную, открыл аптечку.
Пусто.
Он прекрасно помнил, что, прежде чем уснуть, видел разбросанные по ночному столику лекарства, некоторые даже упали на пол… Где они теперь?
Он с трудом вернулся к себе в комнату.
Вытянуться в постели было облегчением.
– Возьми…
Госпожа Куртен принесла ему кружку дымящегося бульона на подносе, который осторожно пристроила на кровати.
– Мне не очень хочется, – слабо воспротивился Антуан.
– Еще бы, с несварением всегда так, очень долго чувствуешь недомогание, ничего в рот не лезет.
Антуана беспокоило, что он слышит звук телевизора в гостиной. Включать его вот так, средь бела дня, не входило в привычки госпожи Куртен, можно даже сказать, она этого не поощряла. Телевизор превращает людей в идиотов.
– Доктор Дьелафуа обещал заглянуть вечерком, посмотреть, все ли в порядке. Я сказала, что совершенно незачем, ты прекрасно себя чувствуешь, все же не стоит паниковать из-за простого несварения! Но ты ведь знаешь, что он за человек, уж такой добросовестный… Так что он придет…
Госпожа Куртен копошилась в комнате, ходила от письменного стола к окну, снова закрывала уже закрытую дверь, попусту суетилась, старалась взять себя в руки. И ее видимое замешательство не вязалось с твердым и уверенным голосом, которым она продолжала:
– Каплун с душком, уж не знаю, понимаешь ли ты! Вы мне еще попомните!
Антуан заметил, что мать избегает произносить имя Ковальски. Абсолютно в ее духе: если о чем-то не говорить, то этого как будто не существует.
– К тому же, – снова заговорила госпожа Куртен, – несварение – это не дело государственной важности! Я так и сказала доктору Дьелафуа. Он все твердил про больницу, вот еще, потом дал тебе рвотное, и дело с концом.
