И еще: в закупоренное пространство не проникают комары и прочий гнус. Просачиваются лишь некоторые особо злобные элементы, но Пахомов уже не обращает на них внимания. Сначала смирился, потом привык, а сейчас и вовсе не чувствует укусов. И как чесотку подавлять усилием воли, он знает…
Лежать и прятаться от врагов — это не выход. Именно поэтому Олег и не стал рыть схрон. Да и опасное это дело. Свежая земля имеет свой запах, а это — серьезный демаскирующий фактор. Олег не хотел стать жертвой «охотников», поэтому палец у него всегда на спусковом крючке. Тяжело лежать без движения, но терпимо. У него есть опыт выживания, и это помогает. А еще он чувствовал себя раненым волком. На котором заживало как на собаке.
Уходить нужно. И чем скорей, тем лучше. А идти нужно в город. Или в какой-нибудь поселок, где есть телефонная связь. Позвонить в Москву, рассказать о том, что произошло, запросить помощь. Но Чащин наверняка уже перекрыл доступ к связи. И местных жителей, скорее всего, настроил против Олега. Не исключено, что и награду за его голову объявил. В таких условиях далеко не уйдешь. И все равно нужно действовать. Поэтому завтра в ночь он отправится в путь. А этой ночью постарается привести себя в порядок — выстирать одежду, помыться, чтобы минимизировать запах. А сейчас — лежать, смотреть в оба. И в карту местности не забывать поглядывать. Он уже успел ее изучить, но повторение лишним не будет.
* * *
Исчез Пахомов, как сквозь землю провалился. Ищут его, а все без толку. Оттого и неспокойно на душе. Можно даже сказать — лихорадит ее от волнения. Но унывать нельзя. Уныние — прямой путь к поражению, а ему нужна только победа. Что, если с Татьяной повезет? Вдруг она станет его утешительным призом? С этой надеждой Чащин и приехал на заимку.
Он обещал Знаменовой приехать на следующий день, а приехал только на третий. Зашел к ней в комнату, сел в кресло. Порядок у нее идеальный, кровать заправлена, форма наглажена. Вид свежий, опрятный. Настоящий подполковник…
— Итак, Татьяна, ваш ответ? — спросил он, любуясь этой необычной женщиной.
— Я согласна, — с грустью в голосе сказала она.
— Замечательно! — поощрительно улыбнулся Чащин.
— Я согласна взять на себя вину в убийстве Духова и Черновицына.
— Татьяна Сергеевна! — Он развел руками, выражая свое возмущение.
— И еще я могу согласиться стать вашей любовницей. — Она опустила голову — будто в знак смирения перед судьбой.
— Можете согласиться?
— У меня есть условие.
— Мне кажется, я знаю какое.
— Я хочу, чтобы вы оставили в покое Пахомова.
— Он опасен.
— Я же беру вину на себя.
— Он знает, что ты не убивала.
— С ним можно договориться.
— Как?
— Пусть он подержит в руке пистолет Черновицына.
— Тогда он тоже станет причастным к убийству своих оперов.
— И причастным, — уныло кивнула Татьяна. — И сговорчивым.
— А если ему дать и твой пистолет?
— Нет. Должно быть так, как я сказала. Или не будет никак…
— Хочешь пожертвовать собой ради него? — зло спросил Чащин.
Знаменова практически согласилась стать его женщиной, он получил на нее право, может, именно поэтому ревность схватила за горло со страшной силой. Пахомов стал не просто опасным противником, но еще и соперником.
— Называй это как хочешь, — сказала она, устало качнув головой.
— Хорошо, я сделаю так, как ты говоришь.
— Тогда я стану твоей любовницей.
— Ты станешь моей прямо сейчас.
— Да, я понимаю, в моем положении глупо требовать гарантии.
— А я, пожалуй, потребую. Твоя покорность — моя гарантия.
— И я должна тебе дать… гарантию, — грустно усмехнулась Татьяна.
— И дать прямо сейчас.
— Ты обещаешь сохранить жизнь Пахомову? — В ее взгляде не было вызова, требовательной жесткости, но голос затвердел.
Чащин задумался. Он не мог сохранить жизнь Пахомову, но почему бы не дать обещание? Разве он не хозяин своему слову? Тем более что Пахомов пока еще на свободе. Вот когда его возьмут, тогда слово можно будет забрать.
— Обещаю, — кивнул он.
— Что ты обещаешь?
— Сохранить Пахомову жизнь обещаю.
— Я тебе не верю, — качнула головой Татьяна. — Я не вижу в тебе искренности.
— А что ты во мне видишь? — усмехнулся он.
— Вижу. — Ее голос дрогнул, взгляд устремился в сторону.
— Ты видишь, а я чувствую. Чувствую, как моя душа тянется к тебе.
— Нижней своей частью.
— Философия жизни — все движется от низов к верхам.
Он расстегнул нижнюю пуговицу на ее кителе, взялся за следующую, и так — до самого верха. Знаменова даже не шелохнулась. Она стояла и в упор смотрела на него — с тихим, но жестким осуждением во взгляде. Он дал ей слово, но Татьяна ему не верила, может, потому считала себя вправе отказать. Но ему-то какое дело до ее прав? Он хозяин положения, ему все можно, и, судя по всему, Татьяна это понимает.
Он снял с женщины юбку и ощутил толчок в нижней части души. Он стащил с нее колготки, заставив переступить с ноги на ногу, это вызвало еще более сильный толчок. Следующей на очереди была рубашка. Изнывая от нетерпения, Чащин расстегивал на ней пуговицы, а Татьяна продолжала смотреть на него все с тем же немым осуждением. И этот взгляд не просто действовал на нервы, он угнетал психику. Снимая с женщины рубашку, Чащин ощутил новый толчок, но не от себя — к ней, а вовнутрь. Это был обратный толчок, снимающий напряжение плоти. За ним последовал второй, третий. Осталось только снять с Татьяны комбинацию, когда он почувствовал себя полностью разряженным конденсатором.
А еще вдруг вспомнилась первая женщина, которую он познал. Ему было семнадцать, ей — двадцать шесть. Он лихорадочно ее раздевал, а она лежала, пьяно глядя в потолок, и перемалывала в зубах жвачку. Он раздел Маньку, навалился на нее, но вдруг понял, что не может. И не смог. Потому что не умел.
А сейчас ему сорок шесть, он опытный, у него была масса женщин. И еще он был два раза женат. У него не могло не получиться. Но не получилось. Он вдруг понял, что не сможет.
А Татьяна тоже опытная женщина. К тому же следователь. И она все поняла.
— Ничего, в следующий раз получится.
Он вспылил, но не увидел злорадства в ее глазах. Ни злорадства, ни разочарования. Зато можно было разглядеть обещание. Да, так и сказала: в следующий раз. Что ж, у них еще все впереди. И успокоился.
* * *
Название у ботинок нерусское, но производства они отечественного. Легкие, прочные, сколько уже на их долю выпало — в одной только илистой воде чуть не полдня отмачивались, и ничего, выдержали. Джинсы порвались в двух местах, но слегка, и это не страшно, тем более что мода на рваность не проходит. Кожаная куртка выдержала проверку на прочность, сколько ни цеплялись за нее колючие ветки, нигде ничего не порвано. Пулей разве что прошило. А кровь он смыл и одежду постирал. И сам вымылся.
