Строго говоря, уже этой статьи было достаточно, чтобы все понять; и я непременно понял бы, если б не установленная в моем мозгу блокировка. Он родился в 1956 году, том самом году, что попадал в мистический цикл ста шестидесяти пяти лет, о котором мне поведал Илья. Он еврей, причем по материнской линии, а значит еврей в строго ортодоксальном понимании этого слова. Интересно проверить, чему соответствует день его рождения по еврейскому календарю.
Не мудрствуя лукаво, я сел за компьютер, стоявший на столе нашего секторального ученого секретаря, включил его, вышел в интернет и, повозившись несколько минут с поисковой системой google, без особого труда нашел конвертер, переводящий даты григорианского календаря в даты календаря еврейского и обратно. 17 июля 1956 года оказалось днем 9-го ава, что меня уже не очень-то и удивило. Я проверил, на какой день по нашему календарю приходится 9-ое ава в этом году. Оказалось, на 29 июля, воскресенье, а это уже меньше чем через три дня. Значит, я все же успеваю!
Я выключил компьютер, вернулся за свой стол и откинулся на спинку стула, насколько она это позволяла. Значит наш Анти-Христос — Андрей Королев. Я ясно вспомнил, как он в первый раз пришел ко мне, распевая песнопения о тоске Света-дракона по вечному покою Абсолюта, в котором он пребывал до творения. Забавно, кстати, что позднее я полностью забыл про вторую половину нашей беседы, которая казалась мне просто каким-то мистическим бредом: видимо, воспоминания о ней тоже подверглись блокировке. Теперь же она с необычайной четкостью всплыла в моем мозгу. Казалось, что я слышу каждое слово, произнесенное Андреем:
— Константин, вы же умный человек. Ваши работы хорошо известны. Я думаю, в России мало молодых трансперсоналистов вашего уровня. («Спасибо, спасибо, но на лесть я не очень-то падок».) Надо готовить людей к возвращению Машиаха. Согласны вы работать с нами?
— С вами? А сколько вас и кто вы такие?
— Неважно, сколько нас; считайте, что я и Илья. Но это ничего не значит, у нас много работы, и нам нужен классный трансперсоналист.
— Слушайте, Андрей, мы же с вами не дети. С момента запрета КПСС в 1991 году я дал себе клятву не участвовать ни в каких организациях, кроме научных и просветительских обществ, и этому правилу изменять не намерен.
— А путь бодхисаттвы, а благо всех существ?
— Давайте не будем мешать кислое с пресным.
— А мы, саббатианцы, все проповедуем святую апостасию и стирание граней между религиями.
— Вряд ли живым существам нужны какие-то инфантильные полуподпольные сообщества.
— Короче говоря, вы отказываетесь?
— Совершенно определенно.
Итак, я не согласился куда-либо вступать, но Андрей не очень-то расстроился и наложил на меня свои гипнотические чары, будучи уверен, что теперь и без всякого вступления я сделаю все, что ему будет надо. Что же касается содействия приходу Мессии, то, полагаю, речь тогда шла вовсе не о Саббатае Цеви, а о самом Андрее — именно себя и никого другого он имел в виду под грядущим Машиахом.
Гипноз первоначально был трехслойным или трехступенчатым (не знаю, как правильно выразиться, — это скорее по части Ильи Гданьского). Первая ступень, самая прочная, должна была блокировать нежелательные воспоминания и способность ума адекватно анализировать ситуацию с похищением ДМТ-Ф и ролью Андрея в этом похищении. Вторая, самая поверхностная, должна была привязать меня к Андрею и вызвать страстное желание общаться с ним до совершения кражи; потом эта привязанность стала бы лишней и, возможно, даже вредной для Андрея. Поэтому уже на следующий день после того достопамятного события моя привязанность к Королеву стала таять и вскоре совершенно покинула меня. Осталось лишь воздействие божественной (именно так!) харизмы Андрея, которой я, конечно же, совершенно не мог противостоять. И наконец, третья — самая важная, конечно: команда украсть ДМТ-Ф, передать украденное самому Андрею и немедленно забыть об этом. Последнему приказу мой мозг, видимо, отчаянно сопротивлялся, что и вызвало обморок на лестничной площадке.
Теперь в институте мне делать было решительно нечего. Поскольку в кабинете так никто и не появился (четверг, день неприсутственный), я запер его, сдал ключ на вахту и пошел домой, чрезвычайно порадовав Инну своим ранним появлением (Инна у меня занималась переводами с немецкого по заказам разных фирм, поэтому она работала дома).
Первым делом я взялся за телефон и стал звонить Андрею. Теперь мне было как-то уж и не по себе называть его просто по имени, но не величать же его Господом или Лордом — нелепо же. На пятом гудке включился автоответчик. Я повесил трубку. Будем ждать.
Весь день я работал над диссертацией, а около шести вечера снова позвонил Андрею. На сей раз он снял трубку.
— Здравствуйте, Андрей, это Константин из Питера. Нам надо увидеться, и чем раньше, тем лучше.
Андрей ответил мне странным суховатым и несколько высокомерным тоном, внезапно перейдя к тому же на «ты».
— А, значит, все-таки догадался… Умен, и правда, умен… Я это подозревал, но ничего не мог поделать. Сострадание… Вы, люди, я имею в виду, даже понять не можете, что это такое. Если бы не сострадание, ты не смог бы ни о чем догадаться, но если бы я был лишен сострадания, то я не был бы собой… Как тебе такая диалектика?
— Давай, — я тоже нагло перешел на «ты», хотя у меня буквально дрожали коленки, — поговорим о сострадании и прочих высоких материях при встрече.
— Хорошо. Адрес ты знаешь. Буду ждать тебя в воскресенье 29 июля в полдень.
— 9-го ава?
— Да, 9-го ава, — сказал он и повесил трубку.
Потом я минут пятнадцать сидел и приходил в себя, даже рассосал таблетку валидола. Собравшись с мыслями, я позвонил Анатолию, причем был предельно краток. Я сказал ему только, что все понял, но ему пока ничего сказать не могу, и что в субботу вечером я уезжаю в Москву, откуда надеюсь вернуться в понедельник. Тогда уж все и расскажу.
Он только сказал: «Ага, понял», — и повесил трубку.
Потом пришел слегка взволнованный Илья. Он принес свой долг, расшаркался перед Инной и рассыпался в благодарностях, преподнеся ей роскошный букет чайных роз. Я достаточно подробно рассказал ему о своем психоделическом эксперименте, опустив только сюжет про вселенскую битву за Великий Приз. Я также честно признался, что блокировка прорвана, мне все стало понятно, но какие-либо подробности я смогу сообщить ему только к вечеру понедельника, не раньше. Илья деликатно не стал настаивать, хотя любопытство с полной очевидностью распирало его, и, попив чаю с овсяным печеньем, откланялся, попросив меня «обязательно звякнуть ему вечером в понедельник, а то спать не смогу».
В пятницу я в институт не пошел. Вместо работы я погулял у Петропавловки, перекусил в китайском ресторанчике «Золотой дракон у Зоопарка» (кутить так кутить!), а потом отправился в Князь-Владимирский собор к вечерне. Прихожан почти не было. Я купил свечку, поставил ее перед иконой Спаса Нерукотворного и встал сбоку, справа, в укромном уголке. Служба была самой обыкновенной, но мне и не нужно было ничего экстраординарного. Вовсе не считая себя христианином (я, следуя философу Проклу, полагал, что истинный мудрец должен быть посвященным всех религий), я перекрестился и обратился с молитвой к Иисусу, Воплощенному Логосу — Творящему Свету и Богочеловеку. Я просил Иисуса умудрить и просветить своего брата, пришедшего из миров Нетворящих Све-тов, ибо не в силах моих предотвратить неизбежное и трагическое без его помощи, ибо они оба «Светы от Света, Бог истинный от Бога истинна, рождены, но не сотворены». Потом с подобной молитвой я обратился к Софии — Премудрости Божией, божественной Шехине. Всенощная оказалась полиелейной
[60], я подошел к миропомазанию и вскоре ушел.
