Я вылетел в Дели через Ташкент самолетом Узбекских авиалиний в составе небольшой туристической группы и благополучно прибыл в этот город, поразивший меня жарой, духотой и загазованностью. Утром следующего дня мы уже отправились в Лех на очень комфортабельном самолете с очаровательной индийской стюардессой, одетой в красивое сари. В самолете, переполненном европейскими и американскими туристами, летел также некий тибетский лама, видимо, весьма почитаемый, поскольку в Лехе его встречали с превеликим уважением. Когда под крылом самолета о чем-то запели Гималаи, туристы бросились к иллюминаторам, чтобы увидеть Корону Мира сверху, причем так активно, что на мгновение я испугался, как бы самолет не потерял равновесие, ибо большая часть пассажиров оказалась у иллюминаторов одного и того же борта. Но, слава локапалам
[47], все обошлось, и мы благополучно совершили посадку в аэропорту (слово слишком громкое для этого места) города Леха, называемого местными жителями просто Ле или Лей (Leh).
Нас встречал представитель местного турагентства, веселый мусульманин Али, сразу же повязавший на наши выи тибетские хадаки — ритуальные белые шелковые шарфы. Уже через пять минут пребывания на ладакской земле дышать стало трудно (совсем как рыбе на берегу, подумал я), а пульс участился почти до тахикардии: сказывалась высота в 3500 метров над уровнем моря (потом оказалось, что это еще цветочки, ягодки были впереди). Первый день мы отдыхали, отсыпались и акклиматизировались, а на следующий день начались экскурсии, в основном по буддийским монастырям. В библиотеке хозяина нашего Guest House, очень интеллигентного и несколько англизированного тибетца, я нашел книгу известного тибетолога и буддолога Снеллгроува «Культурная история Ладака», которая оказалась очень полезной для понимания того, что на этих экскурсиях мы видели. Остальных членов группы я тоже по возможности просвещал на этот счет. Так мы проездили по Ладаку дня три, а на четвертый отбыли в двухдневное путешествие в приграничную с китайским Тибетом зону — на высокогорное озеро, часть которого располагалась уже на территории Тибетского автономного района КНР. Об этой поездке, собственно, я и хочу здесь рассказать.
Мы выехали около полудня (чрезвычайно долго собирались наши дамы: видимо, они приняли поездку на гималайское озеро за прогулку в Булонском лесу), и наши джипы начали взбираться по бесконечным петляющим горным дорогам, делавшим путешествия по Ладаку делом чрезвычайно длительным и утомительным: на преодоление расстояния в сто километров по прямой может уйти три, а то и четыре часа. На некоторых участках дороги работали смуглые рабочие-дравиды (тамилы, наверное) из южной Индии (бедняги!), которые за каторжный труд на высоте в четыре тысячи метров получали скудную кормежку и пятнадцать рупий — менее тридцати центов в день. Они приветливо улыбались нам и махали руками. Великолепные горы — дух захватывает, даже краски Рериха не передают их грандиозности и величия. Буддийские ступы.
Снова горы. Встречные машины, с которыми наши лихачи-водители тибетцы разъезжаются только в последний момент, когда кажется, что столкновение неминуемо… И опять горы. Все выше, и выше, и выше… На каком-то особенно крутом подъеме часть нашей группы не выдерживает и принимает решение вернуться в Лех. Но пять человек, включая меня, продолжает свое автовосхождение. Мы подъезжаем к перевалу — более пяти тысяч метров, вот это да! Из-за скалы нам навстречу вырывается джип и, когда мы равняемся и замедляем движение, из того джипа доносится: «Здравствуйте, Константин Владимирович! Вы у нас лекции по психологии читали!» (Один из моих студентов — мир по-истине тесен.) Сам перевал. Блистает снег, но скорее жарко, нежели холодно: с сапфирных — иначе не скажешь — небес сияет ослепительное солнце, а прямо на заснеженных склонах растут какие-то розовые цветы, которые привлекают особенно пристальное внимание наших дам. Мы останавливаемся, и я протираю лицо снегом гималайских вершин — Корона Мира все-таки! Но самое интересное не это, а состояние моей (за всех ничего сказать не могу) психики на этой вышине: оно в высшей степени специфично и, я сказал бы, причудливо.
В основе этого состояния лежало, по-видимому, постепенно развивающееся кислородное голодание, проявлявшееся в странном и даже, быть может, противоестественном сочетании болезненности и наслаждения, мучительности и восторженности. Тошнотворная головная боль, сердцебиение, одышка и нарастание эйфории, какого-то небывалого восторга, обостренного восприятия величественной красоты гималайских пейзажей, предчувствие какого-то неведомого откровения, предвосхищение просветления, бытие на грани пророческого видения. Мне становится понятно, почему йогины, отшельники и анахореты так часто селились именно в горах: здесь сам воздух пропитан психопрактическим трансперсональным эффектом, надо лишь чуть-чуть подтолкнуть то, что услужливо подносит сама природа.
Мы покидаем перевал. Дамы обзавелись маленькими букетиками розовых цветов снежных гималайских вершин; наши джипы медленно начинают спускаться по извилистой дороге, сползая в ущелье, на дне которого бежит горная речка и пасутся яки. Но даже там высота над уровнем моря вряд ли меньше четырех километров. Кислородное голодание продолжается. Я почти уже не обращаю внимания на тошноту и головную боль; эйфория восторга и предчувствие встречи с запредельным захватывает все мое существо. Кто-то включает плеер, и горная дорога оглашается звуками «Pink Floyd». Я всегда относился к ним доброжелательно, но только здесь, в безлюдных горах и долах Ладака, я ощутил весь психоделический эффект этой музыки. Что там стерео-эффекты! Жалкие и ничтожные игрушки… Здесь музыка «Pink Floyd» становилась органической частью пейзажа, сообразуясь вместе с тем с состоянием слушателя и связывая воедино его, пейзаж и себя самое. Казалось, звучат сами горы…
Я не то чтобы дремлю — скорее, меня посещают какие-то грезы наяву. Вот я в одежде сановника маньчжурской династии Цин скачу на коне по бескрайней степи, вдали виднеются силуэты свиты. В голове появляется мысль: по повелению императора я еду в Лхасу к Далай-ламе с какой-то важной государственной миссией. «Я путь найду в Тибета плоскогорья чрез Кукунор». Антураж меняется; я наблюдаю сцену чего-то наподобие помазания на царство. С коня сходит рыцарь в турнирных доспехах. Он снимает шлем с плюмажем и держит его на полусогнутой руке. Его лицо сурово и непреклонно. Перед рыцарем появляется жрец в неведомой широкой белой мантии с тремя широкими красными полосами на подоле. Рыцарь склоняется перед седовласым бородатым жрецом на колени, а тот простирает над ним руки в немом благословении. Что все это значило, я не знаю до сих пор. Может быть, и ничего. Ведь бывают же и просто сны, как говорится в известном анекдоте про Фрейда. Постепенно видения блекнут, головная боль слабеет, тошнота отступает, мы спускаемся в долину. Джипы останавливаются, и мы выходим немного поразмяться. Яки оказываются весьма трусливыми созданиями: при нашем приближении они бросаются в бегство и сфотографировать их удается только издали. Снова джипы, еще полчаса езды по долине, и вот привал с ночевкой. Мы ночуем в палатках, а в особой палатке нам готовят замечательный ужин. Однако мы настолько устали, что хочется не есть, а спать. Рядом с нашими палатками стоит старый тибетский дом; перед входом висят цветные флажки, но это не украшение, а тексты мантр, которые читает ветер, проносящийся по ложбине. Недалеко от дома нахожу много камней, что-то вроде обо
[48], на камнях выгравированы слоги великой мантры бодхи-саттвы сострадания Авалокитешвары: Ом мани падме хум. Позднее хозяева дома показывают нам, как они доят коз, а утром обещают показать аналогичную процедуру и с яком, но почему-то забывают об этом.
