– В Корнуолле.
– Прекрасно. А где именно?
– На южном побережье, недалеко от Сент-Остелла.
Из окна моей комнаты виднеется зеленая лужайка, похожая на мягкое плюшевое одеяло, и синее-синее море. Я сразу представляю свою бабулю у телефона – она ждет моего звонка, разгадывая кроссворд или что-нибудь подшивая. Раньше она вязала кофты и платья для Айлы. Или, может быть, она занимается на фортепиано. Она играет с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать и я уехала из дома. Теперь она уже не проводит столько времени в саду, как раньше, и старается не выходить из дома надолго. Меня захлестывают эмоции – я вспоминаю, как бабуля складывает все свои лекарства в одну коробочку со множеством отделений, и шутит при этом, что, не сложи она их так, ни за что не вспомнит потом, выпила ли все необходимые снадобья.
– Они всю жизнь там живут? – спросил Джереми.
– Мы переехали, когда мне было девять лет, – говорю я, вспоминая, в какой депрессии был мой брат Лукас, когда мы уехали из Лондона.
– Вы мне жизнь сломали! – кричал он на бабулю и дедулю, захлопнув за собой дверь. – Здесь ужасно!
Я возвращаюсь обратно в реальность – в кабинет входит Надин с подносом, который она ставит на стол, и я надеюсь, что Джереми не станет задавать вопросы более личного характера.
– Спасибо, Надин.
Джереми разливает кофе по чашкам и предлагает мне булочку. Потом продолжает:
– Уверен, что, продавая дом, ваши родители будут помнить все эти дождливые вечера, когда вы сидели за кухонным столом и делали домашние задания по математике или когда ночевали в палатке в саду. Мои дети, например, обожали наряжаться в разных персонажей и выступать перед соседями, которым я искренне сочувствую, – улыбается он.
Пожалуйста, не продолжайте. Я испытываю очень сильную боль и с трудом удерживаюсь от слез. Мои родители не успели увидеть, как я научилась кататься на велосипеде. Не успели научить нас с Лукасом плавать и не проверяли нам дневники. Все их надежды и мечты о будущем… может быть, завести еще одного ребенка… все их мечты разбились в одно мгновение… А моим бабушке и дедушке достались одни лишь осколки.
– Держу пари, ваша мама даже помнит… О, нет, Дженьюэри, что случилось? – начинает было Джереми, но тут же замолкает, увидев выражение моего лица. Потом в замешательстве открывает верхний ящик стола и протягивает мне упаковку салфеток.
– Нет, ничего. Прошу прощения, – шмыгаю я, вынув одну. Я не плакала, думая о моих родителях, уже довольно долго. Почему же вдруг сейчас разрыдалась-то?
– Все хорошо, – заверяю я Джереми, вытирая глаза. А ну соберись, Дженьюэри. Пора снова вернуться в свою колею. Последние восемь лет были для меня сплошной чередой медицинских осмотров Айлы, и теперь я чувствую себя смертельно одиноко – ведь Айла в школе, а у меня теперь куча свободного времени, времени, которое тянется, словно длинная и пустынная дорога, не имеющая конца. Я совершенно потеряна.
– Может быть, надо позвать врача? – спрашивает Джереми после нового приступа моих рыданий.
Стук в дверь.
– Не сейчас, Надин!
Надин просовывает голову в дверь.
– Тут… тут звонит мистер Пэриш, он хотел бы внести предложение…
– Позже! – рявкает Джереми.
Надин ретируется.
– Простите, – мямлю я, – ответьте, пожалуйста, на звонок.
– Это может и подождать. Я что, что-то не то сказал?
В голосе Джереми я слышу неподдельное волнение.
– Мои родители погибли, когда я была ребенком, – лепечу я.
Джереми смущен.
– Как бестактно с моей стороны!
– Откуда же вы могли знать… Нас с братом воспитывали бабушка с дедушкой. И я счастлива. Они заменили нам родителей. У меня было все, о чем ребенок может только мечтать.
– Но не было мамы и папы.
Повисает долгая пауза.
– У вас ведь сейчас собственная семья? Дочь, – продолжает Джереми, видимо, надеясь, что так мне станет легче.
Я чувствую комок в горле. Если ты получишь работу, ты ведь по-прежнему будешь моей мамой?
И я снова начинаю рыдать. Не могу остановиться. И о чем я только думала, когда сочла себя способной продержаться целое собеседование в этом идиотском костюме, который мне так сильно жмет, что я не могу сосредоточиться?
Снова раздается предупредительный стук в дверь. Входит Надин:
– Прошу прощения, Джереми, но мистер Пэриш настаивает…
Заметив мое лицо, Надин замолкает:
– Я вернусь позже.
Дверь захлопывается.
– Прошу прощения, – говорю я Джереми, – я уже и так потратила достаточно вашего времени, я…
Джереми жестом останавливает меня.
– Хотите, начнем собеседование заново?
Ошеломленная, я киваю. Он дает мне время собраться и вытереть слезы. Ну же, Джереми, спросите меня о «Шервудс», задайте какой-нибудь такой вопрос, на который ответить мне будет легко.
– Сколько лет вашей дочери?
Удивленная, я отвечаю:
– Восемь.
– И вы воспитываете ее одна? Должно быть, несладко вам приходится.
– Отец Айлы, Дэниел…
Я замолкаю, не зная, как рассказать Джереми эту сложную историю.
– Он нас не бросил. Он хороший отец, но мы расстались.
Меня одолевают воспоминания: мы гуляем в парке – Айла на плечах у Дэна. Они смеются – Дэн гонится по полю за Спадом, Айла кричит: «Быстрее, папа!»
Джереми снимает трубку и связывается с секретаршей:
– Надин, отмените все мои встречи и скажите господину Пэришу, что в течение следующего часа я буду недоступен, потому что случилось нечто чрезвычайное.
Он смотрит на меня добрым взглядом:
– Какая она, ваша Айла?
– Даже и не знаю, с чего же начать…
– С начала.
2
Шесть лет назад, 2005 год
Айле два года. После очередного осмотра у врача я в каком-то отупении везу коляску с дочерью по коридору к лифтам. Мы выходим из здания, в лицо бьет мощный поток свежего воздуха. Я смотрю на машины, слышу сирены «Скорой помощи» и вижу людей, бегущих по улице. Кто-то пьет кофе, кто-то говорит по мобильному. Я не могу ничего понять… Как же жизнь может вот так продолжаться, когда мой мир только что перевернулся с ног на голову?
Пока мы ждем автобуса, я постоянно напоминаю себе, что Айла – та же самая девочка, что и двадцать минут назад. Ничего не изменилось. Я смотрю на нее, вот она сидит передо мной в коляске – каштановые кудряшки, пухлые щечки, большие круглые глаза… Вот только все изменилось. Мы садимся в автобус.
