— Я познал представителей почти всех народов. Нет только русских — так, может, вы пришлете парочку, найдутся же у вас совсем никчемные, которых не жалко? Лучше помоложе, например…
И он сделал жест рукой вокруг шеи. Похоже на затягивание петли, но я понял. Этим летом он был с визитом в СССР, его с помпой принимали, как «Вождя первого в Африке государства, вставшего на социалистический путь», было газетное фото, как детишки в «Артеке» повязывают галстук «почетному пионеру» на склоненную черную шею. А он, сволочь, выходит наших детей оценивал и предвкушал?!
— …а я, конечно, все подпишу. Ради дружбы между нашими странами. Но истинная дружба хорошо, когда взаимна.
А я, глядя на товарища посла, вдруг подумал, а что если… Если кто-то решит, что это небольшая плата за политическую выгоду. Остался я все же человеком из России двадцать первого века — в которой олигарх, владелец какой-нибудь «Русмеди», желая заключить выгодный контракт с африканским царьком и услышав от него такое вот условие своего согласия… При этом олигарх может искренне считать себя патриотом России, увеличивающим ее ВВП — и взвесив свою будущую прибыль, против жизней каких-нибудь детей рабоче-крестьян (не приличной же публики!), которые все равно скоро сдохнут или станут бандитами или проститутуками… как думаете, что он решит, если на кону миллиарды, что там Маркс или еще кто-то говорил про триста процентов прибыли? Конечно, при соблюдении приличия, то есть втихаря. СССР не послеельцинская Россия? Тогда что же ты молчишь, товарищ советник второго класса, ну ответь резко, если протокол не позволяет в морду дать этой твари, — чтоб я знал, что не может быть так?! Что не решат и в этом времени — каких-нибудь детдомовских, откормят, приоденут и пришлют. Если совсем недавно на войне погибли миллионы, — а тут, подумаешь, несколько детишек за государственный интерес, имеющий приоритет над личным, как тут всюду орет пропаганда? Ну что же ты молчишь, товарищ посол, мать твою за ногу и черт тебя побери? Прикидываешь, какую выгоду можно еще получить?
[59]
— Подонок ты все же, — беззлобно сказала Лазарева, — это не оскорбление, это диагноз. Не умеешь о людях хорошо думать. По себе меряешь — раз поверил, что мы бы такое допустили, значит, сам мог бы дозволить.
— А ты бы на моем месте, — спросил я, — сделала бы что? Если бы товарищ посол сейчас прошел бы в комнату спецсвязи и запросил у Москвы «добро»?
— Да, в общем, то же, что ты, — ответила она, — только по-умному. Тоже бы доклад в Центр — посла отозвать и десятым консулом в самую последнюю дыру. А этого, все равно труп, через пару лет, когда станет нам не нужен, — но если уж так срочно необходимость возникнет, например, если прикажет тайно кого-то из нашей колонии похитить, бывало в Африке и такое — все организовать без отсебятины, согласовав и утвердив, чтобы силы и средства были готовы.
— А если бы не вышло, согласовать? — говорю я. — Бюрократия, она такая… А эта тварь — вот допустим, она бы твоих детей захотела? У тебя, я знаю, дочка в медицинском, вполне может после в такую страну поехать — и что?
Тут я увидел, на мгновение, лик богини смерти. И подумал, что еще неизвестно, кто из нас троих опаснее — я, Брюс или эта красивая дама в шляпке с темной вуалью. Пожалуй, заикнись Отец Нации при Лазаревой о малейшей угрозе конкретно ее дочке… да безопаснее было бы ему голыми руками у тигрицы детенышей отбирать!
Затем она усмехнулась. И после паузы снова стала похожа на Анечку, какую я знал когда-то.
— Своих никому отдавать нельзя, — уверенно сказала она, — даже такую сволочь, как Тонька-пулеметчица или Пирожкова. У нас — хоть к стенке их, хоть на опыты, заслужили! Но любой на той стороне должен знать — тронешь советского, умрешь, без вариантов! И наши должны знать — что бы ни случилось, Советский Союз их не бросит. Наплевав на любую «выгоду» — над жизнями наших людей властны только мы. У тебя, сволочь, мозгов не хватало, заранее продумать, что после начнется? Тебе личная мстя, — а кому-то похоронки писать? Сколько в Габероне наших было, инженеров, врачей — и скольких после даже не нашли, «без вести пропали», гражданские, в мирное время?
Ну да, было после — когда «каннибалы» поняли, что их покровитель мертв, и что будет дальше, неизвестно, то стали убивать и грабить, при любом раскладе взять свое. Они были многочисленны и хорошо вооружены (вплоть до легкой бронетехники), армия и полиция их откровенно боялись. Резали на куски, забивали мотыгами, жарили на кострах и ели, по примеру своего главаря — всех попавших под руку, не разбирая черных и белых. Лишь через сутки в Порт-Габерон вошла советская морская пехота — и в плен «каннибалов» не брали. А после все выжившие европейцы ломанулись из страны — и я в этом потоке. «Легенда», документы, счет во французском банке были приготовлены заранее, без всякой задней мысли, лишь как спасательный круг, на случай, если будет новый тридцать седьмой год, или еще какое-нибудь «ленинградское дело», лагерной пылью становиться не хочу! А еще помогли некие обгорелые и расчлененные останки, оказавшиеся в нужном месте, с моими вещами.
— Ну ты дурак! — сказал Брюс. — Уж придумал бы что получше, ну кто поверит, что спеца нашего уровня могут одолеть и съесть какие-то обезьяны? И скотина — знаешь, как после нас всех трясли? Сколько это нервов стоило. Мы же уверены были, что тебя цэрэушники похитили, или ты сам к ним сбежал, там и искали. А отчего позывной не сменил? Скунс был — им в новой ипостаси и остался?
А в самом деле, почему? Сентиментален я, что ли? Может, оттого, что это было единственное из прежней жизни, что я мог взять в новую. А может, считал это предательством по отношению к Сереге Куницыну? Или, внутренне, не считал себя врагом СССР?
— И что теперь? — повернулся я к Смоленцеву. — Да, я такой. Обрыдло пешкой быть в чужой игре. А там — было лишь последней каплей. Вот не поверишь, — но лишь уйдя, свободным себя почувствовал. Что полностью в своей воле, и по своим убеждениям. И если ты список моих дел знаешь (вот не притворяйся, что нет), то никогда я не вписывался против своих, и против СССР. Ну а пауки в банке жрут друг друга и еще хотят за это платить — так что вы имеете против?
— Умный ты, Валя, а дурак редкостный! — смешно почесал нос Юрий. — Не играют одиночки против Конторы, это такой же незыблемый закон, как сохранения энергии! Наш общий знакомый, мистер Эрл, очередной опус издал, смех смехом, конечно, — но вот там цэрэушник говорит пойманному, такому как ты, «полиция Штатов давно бы упрятала вас за решетку, если бы вы не убивали тех, кого нужно было нам». В самом начале ты нырнуть сумел, и когда по мелочевке работал, ладно. Ну а после — так и не понял, отчего тебе так везло, как, например, в Марселе, в прошлом году? А ведь хотели тебя, когда все же обнаружили… ты Анечке спасибо скажи, тебе даже не представить, перед кем она твою глупую голову отстаивала, и все же убедила! А теперь мозгами раскинь, зачем? И что бы с тобой было, сойди ты с пути?
