– Если не забуду, – пообещала я.
Ритка усмехнулась.
– Так подумать: люди сами себя дурачат. Один говорит другому: «Напомни!» – то есть думает, что голова у другого не такое решето, как у него.
– Я просто сейчас вся замотанная.
– Вижу, на твоем лице все написано.
Риткина прямота иногда действовала на нервы.
– Так уж и написано? – засомневалась я. – Между прочим, я – женщина в расцвете сил и красоты.
– Запутавшаяся в мужиках-мудаках.
Здесь я уже ахнула.
– Рит, ты что? Ясновидящая? Откуда ты про мудаков во множественном числе узнала? Я вроде бы тебе ни о чем подобном не говорила?
– Милая! Поверь мне! Когда у бабы проблемы с одним мужиком, у нее на лице грусть с печалью. А когда с несколькими, то уже злость и стервозность. Проблема крепчает. Понимаешь?
– Понимаю.
– Если честно, – затянулась сигареткой Ритка, – Шалимов твой…
– Вот о нем ни слова, – взвилась я.
Риткины брови взлетели вверх.
– Опять кобелина объявился?
Мои губы задрожали.
– Объявился, да еще самым прямым образом.
– Да ну! Выкладывай, – хлопнула меня по коленке Ритка. – Только потом. К нам Володя идет.
Риткин муж, которого я называла не иначе как Владимир Геннадьевич, был директором строительной фирмы. Внешностью он походил на английского аристократа. Худой, почти тощий, с лошадиным лицом и тонкими руками. Его легко было представить на скачках в Эскоте или перед камином в родовом замке. Мой Володя, говорила Рита, человек навыворот. Все думают, он – интеллигент-хлюпик, а он крепкий бульдог.
Владимир Геннадьевич поздоровался со мной и ушел на веранду.
– Поставь ужин, – попросила Рита. – Человек проголодался.
«Человек» хотел запротестовать, но Ритка мне подмигнула. Все понятно: ей нужно отправить свою половину куда-нибудь подальше, чтобы мы могли без помех поговорить.
Коричневая молния – сеттер Чарльз носился около нас, а потом резко сменил маршрут, кинувшись в дальний угол – к детям. Он застрял там, увлеченный детской возней.
Когда я выложила Рите про предательство Игоря, она сложила губы бантиком и хитро прищурилась.
– А ты думала, что он исправился?
– Ничего я не думаю, – вспыхнула я.
– И правильно делаешь. Такие мужики не исправляются до старости. Знаешь поговорку «Черного кобеля не отмоешь добела»? По-моему, это про него. А ты что хотела, опять с ним сойтись? А как же Боря? К нему Кристинка уже привыкла.
Я не стала говорить Ритуле, что с Борисом мы в разладе. Ритка, которая давно бы получила Нобелевскую премию за примерение всех враждующих и конфликтующих, сразу кинулась бы мне на помощь. А я сильно сомневалась, что нуждаюсь в ее советах и помощи. В своей личной жизни я должна разобраться сама. Не объявлять же Ритке, что у Бориса снесло крышу от неудач в бизнесе, что он стал жутко злой и агрессивный… и вообще пока нам лучше разбежаться и пожить отдельно.
– Я все понимаю. Но…
– Бориса ты не любишь. А по этому сохнешь.
– Вот это меня и злит больше всего. – Я сорвала травинку и прикусила ее зубами. – Вроде глупо это и нелогично, а ничего с собой поделать не могу.
– Конечно, вы снова переспали… – усмехнулась Рита.
– Переспали. И это было плохо.
– Почему? Может, ты так лучше разберешься в себе.
– Чего там разбираться, – вздохнула я. – По-моему, я кретинка законченная.
– Протестую. Экземпляр не вполне безнадежный.
– И на том спасибо. Только я запуталась окончательно. Одно утешение, что скоро я загружусь работой под завязку и распускать сопли мне будет особенно некогда.
– Не зарекайся. Распускать сопли, как ты выражаешься, самое, что ни на есть, женское занятие. Если не распускаешь, ты синий чулок и никому не нужная старая дева.
– Тогда мне это пока не грозит.
– Не грозит, – подтвердила Ритуля.
Чарльз подбежал и положил умную собачью морду на колени Рите. Я же хороший, говорили его глаза, очень хороший и прошу меня погладить.
Рита потрепала его по холке.
– Мне кажется, нас сейчас пригласят к ужину.
И как бы в подтверждение ее слов раздался зычный голос Владимира Геннадьевича:
– Все готово, девочки, прошу к столу.
– Вы что, с мужем пользуетесь телепатией?
– За тридцать лет брака еще и не тому научишься!
– Мне кажется, вы по-настоящему счастливые люди.
– Какие есть.
Ритуля готовила так, что при одном взгляде на еду хотелось поселиться в кухне и не выходить, пока не закончатся запасы еды. На столе овощной салат, оформленный так, что не стыдно подать и к королевскому столу, горка аппетитных блинчиков и большие тарелки с воздушным картофельным пюре и дымящимися котлетами. Как Ритке удавалось приготовить такие классные котлеты – сочные внутри и с хрустящей корочкой снаружи, – я не знала, потому что мои котлеты были всегда как подошва. «И это можно есть? – каждый раз изумлялся Борька, с трагическим видом осматривая мои кулинарные «шедевры». – Ты уверена, что это съедобно?»
Первое время я обижалась на такую критику, но потом просто перестала готовить котлеты. Это не мой кулинарный конек.
– Твои котлеты! – простонала я. – Это – нечто!
– Чего говорить! Давай ешь…
– А дети?..
– Потом позову. Будут тут у нас под ногами мешаться…
Солнце уже разметало последние закатные лучи-хвосты по небу, и оно стало серо-дымчатым в розоватых всполохах. Владимир Геннадьевич подливал в маленькие рюмочки красного винца, и я расслабилась так, как не расслаблялась уже давно. Все проблемы разом съежились и уже не казались такими трудными и неразрешимыми, как еще час назад. Умяв парочку котлет, я ощутила прилив бодрости. А затем еще был знаменитый Ритулин самовар с еловыми шишечками – добрый талисман дачи, уверенно выводивший свою песню слабым фальцетом.
Вечернее чаепитие всегда проходило в беседке за прямоугольным столом, покрытым яркой клеенкой. На столе уже высилась горка булочек с корицей и кунжутом, пирог с вишневым повидлом, хрустящие вафли, чай с мятой. Я просто обожала мяту! Дети уже спали. Чарльз лежал под скамейкой и делал вид, что тоже спит. А фонарик, висевший над входом в беседку, освещал нас тускло-золотистым светом. В беседке было зябко, но положение спасала толстая мохеровая кофта, которую Ритуля притащила из дома. Кофта была мне велика, и я куталась в нее, как в одеяло.
– Может, останешься денька на два, – предложила Рита. – Отдохнешь, выспишься. Правда, Володя?
