И в хорошее я, как всегда, не верила. Хорошее со мной почти никогда не случалось.
Я словно притягивала к себе все несчастья, все беды, все горести мира.
Я приносила всем неудачи. Я — человек-беда, неудачница, юзер.
Меня все предавали, и никто не любил.
И еще я думала о ней. Я скучала по ней. Я вспоминала ее голос, ее рассказы. Я вспоминала наши последние вечера и наши беседы. Наши долгие чаепития и откровения. Наше примирение и, наконец, нашу… привязанность.
Нашу… почти дружбу. Или привычку. Наше ощущение, что наконец у нас есть кто-то близкий.
И это примиряло нас с жизнью. Она стала моей семьей — вот чудеса!
Я думала о том, что последние дни ее жизни были… терпимы, что ли? Почти терпимы — мы с ней почти победили — болезнь, страх, боль. И себя… Мы с ней… раскаялись. У нас появилась надежда. У нас появились планы — одни на двоих.
И вот… такое случилось. Господи, как она подвела нас!
Как по-идиотски, страшно и дико закончилась наша с ней жизнь! Что она сделала с нами?..
И еще — я вздрогнула от внезапной мысли — кто будет ее хоронить? И я… я даже не смогу с ней попрощаться!
Я заревела, уткнувшись в вонючую и сырую подушку.
Потом, испугавшись, что я разбужу своих «товарок», я закрыла рот рукой, пытаясь сдержать свои слезы. Я встала, подошла к раковине, напилась из-под крана — вода нестерпимо воняла ржавыми трубами. Потом снова легла и, кажется, скоро уснула.
Утром меня разбудил стук посуды и запах подгорелой каши. Я поняла: наступило утро и принесли завтрак.
Жизнь продолжалась: никто не умер и, кажется, не собирался.
Мои «товарки» сидели за столом и монотонно жевали.
И вдруг мне стало смешно. Господи, подумала я, и куда ж ты попала! Ну, просто смех! Трагикомедия просто! Лида — убийца! Я замочила старушку! Ну просто Достоевский, не иначе! И, кстати, ради чего? Какой мотив, господи? Замочила и сама же вызвала полицейских! Они что там, совсем отупели? Я замочила бабульку и не сбежала? Ничего не украла, не вынесла — просто избила ее и… На себя же заявила!
И мне стало легче. Эти два «деятеля» — Блондин и Кудрявый — мелкие пешки и сошки. Их дело простое, дурацкое — доставить сюда. А дальше… Дальше все будет иначе! Придет специалист, юрист или следователь и… во всем разберется!
Хотя… А сколько невинно осу́жденных в нашей стране? Сколько тех, кто «мотает срок» за других? Я — мелкая пешка, насекомое, былинка, пыль под ногами. Кому я нужна и что с меня взять? Смешно!.. Кому я вообще могу быть интересна?
И еще, они ведь не любят висяков! Кажется, это так называется? Дело быстренько закроют и… Я пойду по этапу.
Да нет, чепуха! Мотивов у меня нет. Экспертиза докажет, что она умерла сама! Упала, разбилась. Там же должны быть профессионалы, в конце концов! Ну, не бывает же поголовно, что все сволочи и вымогатели. А как же те самые пресловутые менты из сериалов? Честные и неподкупные трудяги с вечно усталыми от недосыпа глазами? Плюющие на деньги и личную выгоду? Честно делающие свое дело за совсем небольшие деньги? Люди, пришедшие в профессию по зову сердца? Да конечно же, таких уйма!
Не сомневаюсь! Только вот… Повезет ли мне? Мне, с моим-то «везеньем»?
Кто достанется мне?
И я опять загрустила.
Мне было странно, что мои сокамерницы ни о чем не спрашивают меня. Неинтересно? Картежницы — Женя и Ирка — сидели за столом, и Ирка гадала подруге. Я лежала на койке и слушала.
— Твой, — важно вещала «гадалка», — тебя не поддержит! Гад он, твой муж, поняла? Уже бабу завел, пока ты здесь паришься! Слышь, дура? Бабу завел!
Женька молчала. Лица ее я не видела, слышала только сопенье.
— А дочка твоя, — продолжала вещунья, — дочка тебя не бросит! Будет тебе и посылки слать, и письма писать, и навещать тебя будет! Так что ты дочки держись! А этого…
И тут она густо и смачно выругалась.
Ей вслед выругалась и Женька — правда, уже в ее адрес. И припечатала ее словом «сука»:
— Завидуешь мне… — у меня-то муж, а у тебя…
«Читательница» фыркнула и отвернулась к стене. В руках ее был потрепанный том Гончарова.
Третья «товарка» — Марусенька, как ее звали — лежала на кровати без дела. Что-то шептала сама себе и громко вздыхала. Казалось, она слегка не в себе.
Потом она встала и пошла к раковине — стирать свое белье.
Женька, обиженная и расстроенная, плюхнулась на кровать и тут же захрапела.
Ира деловито раскладывала пасьянс. Потом подняла на меня глаза:
— Погадать?
Я пожала плечами:
— Да не верю я в это… Чушь это все!
Она усмехнулась и, закурив, спросила:
— А что, совсем не интересно… что с тобой будет?
Я не успела ответить, как дверь камеры с лязгом открылась и «вызвали» Марусеньку.
Мы переглянулись, и Ирка шепнула:
— За наркоту ее взяли! Торговка, блин! Я рыдаю!..
Ей никто не ответил — все занимались своими делами.
Делами!.. Вот я сама себя насмешила… Делами!!! Просто кино!
…Прошло два дня, и все оставалось по-прежнему. Меня не вызывали.
— Ждут экспертизы, — деловито сказала всезнающая Ирка, — от трех до десяти дней! Так что сиди и не парься! Торопиться они точно не будут. Им на тебя — сама понимаешь!
Пока «читательница» — а ее звали Таней — спала, я брала у нее книгу и читала.
Гончарова я любила всегда — неспешная и размеренная жизнь его героев убаюкивала и успокаивала. Как я завидовала Илье Ильичу Обломову! Как живо представляла деревенскую, спокойную, вкусно и так знакомо пахнущую жизнь: запах скошенной травы, прибитой пыли после дождя на проселочной дороге. Аромат малинника на косогоре. И даже запах подсохшего навоза казался мне сейчас верхом блаженства и счастья…
Я вспомнила запах парного молока, который так ненавидела в детстве. Баба поила меня насильно, приговаривая: «Лидушка! Ведь там все здоровье и силы!»
А я давилась и отворачивалась. Мне не нравился этот запах — сладковатый и слишком «коровий», и еще эта пузырчатая голубоватая пенка…
А вот запах хлева, где жила наша корова, мне нравился! Я заходила к Милочке в гости, гладила ее по кожаному, влажному, черному носу и шепталась с ней. Милочка неотрывно смотрела на меня своими выпуклыми, добрыми глазами, и мне казалось, что она понимает меня.
А потом Милочка умерла… Как же я плакала тогда! Какое же это было бескрайнее горе! Больше корову мы не заводили. Баба сказала, что ей тяжело — вставать на утреннюю дойку, выгонять ее в поле, готовить сено на зиму. А я еще долго забиралась в хлев и рыдала по нашей Милочке…
