А то вдруг Полю начинал проверять — чеки из магазина требовал. Поля рыдала: «Не доверяет?»
А иногда… Мог закатить пир на весь мир и развернуться на всю Москву!
По-купечески мог гулять, без головы. Аж противно! Дал денег на первый взнос в кооператив своему ученику Азамату — узбеку из Самарканда. Талантливому, да. Кто же спорит? А Полине, которая прослужила у нас столько лет, — ни рубля! Ни к празднику, ни ко дню рождения.
Подарки — пожалуйста! Но не деньгами. «У нее есть зарплата».
Я, конечно, давала. Но втихаря. Если б узнал!.. Не денег пожалел бы — какие там деньги? Так, ерунда! Важно то, что ослушалась его.
Считал себя хозяином и любил, чтоб его все боялись. И никогда не знал про расходы! Сколько пошло на ремонт, сколько на мебель…
А иногда вдруг: «Сколько берет твоя косметичка? Десять рублей? Да ты что, очумела?»
И косметичку я стала приглашать, когда он отбывал в командировки.
Сталина уважал, хотя признавал «перегибы». Я тут же вспоминала своего любовника. Того, что пил. Ох, как он рассказывал про «рябого»! И что!! У меня тогда кровь в жилах стыла. И я ему верила…
Вот Хрущева мой муж презирал, обзывал его «кукурузником», крестьянином тупорылым.
А мой любовник говорил, что за развенчание культа «рябого» Хруща уже можно назначить в святые.
Его, Краснопевцева, ненавидели и обожали. Правда, последних было немного. Те, кому он когда-то помог. Говорили гадости за спиной, судачили, что он, дескать, погубил много невинных душ… Но с ним считались! Он был всемогущ.
Сложный он был человек… Непростой. Даже тяжелый.
А я прожила с ним почти двадцать лет.
А как прожила — так это…
Сама виновата. Он тут ни при чем.
Я сама себе такую жизнь устроила. И не жалею.
Ох, как мысли путаются! Вот она старость!
А как готовила моя Полина! Ах, какие супчики делала! С утра на рынок, на Центральный — все свеженькое, творожок, сметанка, яички. Парная курочка, парное мясцо. Все у нее там были «свои» — и молочница, и мясник, и зеленщик. Капусту сама квасила — рынку не доверяла. У молочницы на руки смотрела, на ногти: если что не так — не возьмет. Хорошо на все эти темы соображала. В домашних делах была гением быта! Мы за ней были как за каменной стеной, это да. А гладила как — и-де-аль-но! Ни складочки, ни заломчика. А подшивала? Строчки не видно. И убиралась прекрасно — нигде ни пылинки! Раз в неделю — генеральная. Окна, шторы, углы. Всю мебель передвигала. Гигант! А как пекла!.. Таких пирогов я нигде больше не ела! Гости наши нечастые только ахали: «Как же вам с Полечкой повезло! Счастливая вы, Лида!» Пару раз даже хотели переманить! Но не такая моя Поля. Дураки! Здесь ведь не в деньгах дело, а в любви!
Поля меня обожала. Так меня, наверное, никто не любил…
Пришла ведь ко мне совершенной дурехой. Поклонница! Смотрела так, что я даже терялась. «Лидия Николаевна! Да я для вас… Жизнь отдам!» Даже дочку свою назвала в честь меня!
А ведь и правда отдала бы! Все фанатки слегка ненормальные. Вот дочку в поселке оставила, не моргнув… Я удивлялась: «Как же так, Поля? Бросить родное дитя?..»
Поля только губы поджимала: «А что ей там, плохо, что ль? С бабкой родной — не с чужим человеком! На воздухе свежем, на парном молоке…»
Потом я спрашивать перестала — какое мне дело? И еще я боялась ее потерять: начну совестить и вдруг… сорвется к ней? Ездила она к дочке нечасто. Купит гостинцев и едет. А я всегда волновалась: а если останется там? Но нет. Всегда возвращалась. Да еще и раньше срока.
«Вы для меня, Лидия Николаевна, — жизнь!» — все повторяла она.
Смешная, ей-богу! Всегда восхищалась. Смотрела, как на богиню. Дуреха! Деревенская дурочка. Считала, что ей повезло несказанно — жить рядом со мной, служить у меня. Служить мне. Есть такие поклонники — знаю. Обожают всю жизнь. Но, как правило, одинокие, с несложившейся личной судьбой. Проживают чужую жизнь как свою. А эта… ладно, мужа выгнала. Говорит, не любила. Ну а дочь? Правда, я эти разговоры с ней прекратила — мне они ни к чему. И в душу чужую не влезешь.
В конце концов что мне важнее: мое удобство и мой комфорт или ее душевные муки?
…Я не сразу увидела, что моя Поля заболела. Сама старела — вместе мы с ней старели, чего уж там… Краснопевцев уже умер, а мы куковали вдвоем. Нам было спокойно и даже неплохо. Так и говорили: вот и до креста и оградки вместе дойдем. Но замечаю, что она устает. Все с усилием, все тяжело. И однажды смотрю: худеет моя Полина. Просто истончается вся, на просвет.
Ну, я, конечно, забила тревогу. Лучшие врачи, анализы, исследования… Оказалось, права: увы… у Полечки рак. Бедная, бедная Поля!
Положили ее в Первую градскую, в хирургию. Прооперировали. Но… поздно. Сказали: протянет год, максимум полтора. Сделали химию — я упросила. Тогда я еще могла упросить.
Я очень ее жалела!.. Очень! Готова была на все: нанять ей сиделку, ухаживать… Отплатить ей за все! За все, что она для меня сделала. Поля и вправду стала мне родным человеком. Вроде сестры. Я ведь тоже совсем одинока — у меня никого…
Но Поля моя решила по-своему. Она уезжает. Домой. Я долго с ней спорила, уговаривала ее. Она ни в какую! Говорю же — упертая, жуть! «Хочу домой, в деревню. К дочке!» Ну и как не понять? Я поняла. Собрала ее, проводила. Денег дала.
А она все шептала: «Как же вы без меня? Кто же будет за вами? Ох, Лидия Николаевна! Просто рвется за вас душа!»
За меня! А за себя? Бедная Поля… Бедная и несчастная моя Полина…
Конечно, мне было трудно. Очень. И еще — очень тоскливо. Совсем ведь одна. Я даже подумала: а не перетащить ли мне Евку? Слава богу, остановилась. С ней бы я точно свихнулась. С ее болтовней и слезами.
А потом ничего, привыкла! Человек ко всему привыкает! И даже полюбила свое одиночество.
Хотя… а к чему привыкать? Ведь я всегда была одинока: и при Краснопевцеве, и при Полине. И даже при Евке!
И если вдуматься — ну, по большому счету — мне ведь никто не нужен был.
Никто! Без всех я могла бы прожить. Я всегда ведь, как говорится, «имела виды» — в смысле, искала выгоду. В Краснопевцеве — понятно: карьера и деньги. В Полине — все ясно. Очень ее ценила, но и она меня раздражала. Евка… Нет, я ее очень любила! Мне было с ней весело. Она — моя молодость. Но и она меня утомляла…
Вот и выходит, что я получила сейчас то, о чем мечтала всю жизнь — свое тихое уединение.
А тут эта Лида… И на что она мне? Меня это мучило. Что мне делать? Одной, конечно, страшновато… что и говорить. Храбрюсь я, храбрюсь… А ведь боюсь! Вдруг сердце прихватит? Инфаркт там, инсульт? Соседку мою, Нору Петровну, хлопнуло. Хлопнуло и прихлопнуло. А все почему? А дома никого не было!. И она валялась на полу и не могла дотянуться до трубки. Вечером нашел ее сын, а поздно — парализация. При инсульте надо сразу, в течение трех часов. Иначе — хана…
