– Ни у кого.
Я всегда не любила Мишку, а сейчас его просто ненавидела. Широкое лицо, сальные волосы, толстые губы, которыми он время от времени издает причмокивающий звук.
– А что я тебе сделала?
– Ты… – он подбирал слова. – Была опасна.
– Чем же?
– Ты могла в любой момент бомбу взорвать.
– Какую бомбу?
Лежать мне было жутко неудобно: ноги затекли и было больно повернуть шею.
Он сидел в кресле и щелкал зажигалкой. Его взгляд не выражал ничего, кроме тупого равнодушия.
– Как чем? Ты же меня видела с Кирилловым.
– Когда? – не поняла я. – Когда я тебя видела? Где?
– В кафе около метро «Проспект Мира»! Мы там сидели и разговаривали.
Воспоминания слабо мелькнули и погасли.
– Я это уже и не помню. А ты целую облаву на меня устроил. Это ты сообщил Кириллову, что информация у меня?
– Я! Я хотел, чтобы они вас двоих шлепнули разом. Тебя и первого муженька моей клуши.
– Ну ты и придурок! – повернула я голову; от боли в глазах сверкали искры.
– Ты еще и обзываешься, сука! – голос его звенел от возмущения. Он подскочил ко мне и ударил каблуком по пальцам.
От боли я взвыла и вцепилась другой рукой в ногу.
Он рассвирепел и стал лупить меня куда попало. Я замотала головой и закричала.
Внезапно раздался выстрел.
– Ах ты гнида! – услышала я голос Егорыча. – Я тебя сейчас!…
Мишка шлепнулся рядом со мной.
– Егорыч! Развяжи меня, – произнесла я, задыхаясь. – Как ты сюда-то попал?
– У меня были запасные ключи.
– Я же взяла их у тебя недавно, когда меня из Подмосковья привезли.
– У меня два дубликата хранились. Я знал, Марго, что ты – дама ветреная, и ключи тебе потерять, раз плюнуть. Вот я и хранил на всякий случай две пары. Оказалось, не зря. Лишняя предусмотрительность никогда не помешает.
Он развязал мне ноги, и я поднялась, пошатываясь.
– Эка он тебя уделал. Лицо все в синяках. Губа распухла.
– Егорыч! – я обхватила его руками и зарыдала. – Ты у меня самый лучший. Как отец родной! Что бы я без тебя делала.
– Ну-ну! – и он, растрогавшись, похлопал меня по плечу. – Я так, по-соседски выручил. Ты же меня часто выручала. То бутылочку дашь, то деньжат подкинешь. Я шел и с улицы видел, что у тебя окна темные. А потом на кухне свет зажегся. Я позвонил – ты не открыла. Через час та же картина. Я понял: что-то не так. Подошел к двери: услышал голоса… Ну… за ружьем сбегал. Я все хотел Тамаркиного полковника из него застрелить, а получилось, тебя спас, – шмыгнул он носом.
Я поцеловала старика в макушку.
– Егорыч! Ни одна женщина тебя не стоит. Ты просто бесценный мужчина!
– Льстишь, Маргарита!
– Чистая правда.
Мишка лежал на полу и корчился, подвывая от боли в прострелянной ноге. Егорыч по-прежнему держал ружье в руках.
Внезапно дверь в комнату открылась.
– Отойди! – крикнул сосед. – А то враги могут быть. Или сообщники.
В дверях возникла полная женщина в пестром платке и в нутриевой шубе, сидевшей на ней так, словно она надела на себя колокол. На круглом лице полыхал румянец, а глаза с испугом смотрели на нас.
– Ой! Что это? – ойкнула она.
– Тамарка! – прошептал Егорыч. И ружье со стуком выпало у него из рук. – Тамарка! Ты вернулась?
– И чего ты, старый, с ружьем бегаешь? Мне только не хватало в тюрьму тебе передачи носить.
– Тамарка! – завопил сосед, бросаясь к ней. – Стерва ты и дура! Дура! – и он смачно плюнул на пол. – Сколько ты мне крови выпила! Сколько нервов попортила! Тамара! – он резко выдохнул и взял ее за руку. – Пошли домой. Где твой чемодан-то? Или на вокзале вещи оставила?
– В коридоре стоит. А что у вас тут происходит? – она с любопытством смотрела на меня. – Здравствуйте, Маргарита! Я вас плохо помню.
– Зато я вас хорошо, благодаря ему, – кивнула я на соседа. – Он мне все время про вас рассказывал.
– И что? – ее губы вытянулись в ниточку.
– Да одно хорошее, – и я незаметно подмигнула Егорычу. – Как вы замечательно пироги печете и песни поете душевно. И вообще – женщина вы золотая. И он очень по вам скучал.
– Пироги я приготовлю завтра. Вы тоже приходите. Если сможете…
– Смогу, – усмехнулась я. – Почему не смогу. Я же двужильная курва, как меня только что назвали.
– Я ему! – замахнулся Егорыч.
– Я щас в милицию позвоню, – рассудительно сказала Тамара, снимая платок с головы. – Егорыч! Ты оставайся здесь. А я пойду звонить.
– Пусть скорее выезжают.
– Пусть попробуют вовремя не приехать, – низкий голос Тамары не предвещал ничего хорошего тем, кто не будет слушаться «царицы Тамары».
– Тамарка! Она такая, – с восхищением сказал сосед. – Порядок быстро наведет. У нее не забалуешь. Ее надо старшей по дому сделать, тогда у нас дом сразу образцово-показательным станет.
– Никто не возражает, Егорыч. Я первая буду подписи за нее собирать. Хоть завтра.
– Эх, Тамарка! – голос старика подозрительно задрожал. – Вернулась! – и губы раздвинулись в улыбке. Он достал клетчатый платок и промокнул глаза.
– Слушай, когда у вас юбилей совместной жизни?
Егорыч зашевелил губами, припоминая.
– Через две недели. Cвят! – испуганно ойкнул он. – Точно!
– Вот и погуляем, Егорыч! Погудим!
– Ты сама-то в порядок приди.
– Непременно, Егорыч! Постараюсь быть самой красивой на твоем юбилее. После «царицы Тамары».
С Беляковым мы встретились в нашем любимом кафе. Он взял пиво и сел, сердито глядя на меня.
– Ну, Ром, – жалобно заныла я. – Понимаю: кругом виновата. И прощения мне нет. Полезла, куда не надо. Ром! Ну не сердись, пожалуйста!
– Попробую. – Он подался вперед. – Ну ты и напортачила!
– Знаю, знаю, – скороговоркой произнесла я.
– Кириллов уже во всем признался. – Беляков качнул головой. – Как на него нажали, так он и раскололся. Даже рыдать начал, чего уж я совсем не ожидал. Типа он несчастный и мстил всем женщинам. От него жена ушла… На нем убийство пятерых девушек. Трех он убил, как выразился, из «мести». А двоих, уже спасая свою шкуру.
– Ермолаеву и Писареву?
Беляков кивнул.
– Ермолаева с Кочкиным еще та парочка была. Так и думали его шантажировать до конца.
