Дмитрий решил за Вольпе не заступаться: кто знает, что тот имел право говорить, а что нет? Может, и правда только сватать был отправлен, а на Совете кардиналов такого наврал, что папа Сикст даже рукой махнул, мол, потом поговорим.
Но это оказались не все неприятности делла Вольпе, то есть Ивана Фрязина.
Прощаясь, великий князь напомнил о том, что в Москве и помимо Фрязина немало их соотечественников живет.
— Дьяк Курицын назовет вам всех, вдруг кого знаете.
Дьяк с готовностью перечислил имена, в том числе… Тревизано.
— Он уже из Орды вернулся? — обрадовался Дмитрий.
— Из какой Орды? Это венецианец, племянник Фрязина. Приехал и остался, нравится, значит.
Конечно, Дмитрий Грек поспешил встретиться с этим «племянником».
И пока София одевалась да собиралась, посланец ее братьев уже беседовал с венецианцем, который никаким племянником Вольпе не доводился, а был несколько лет назад отправлен от Венеции к хану Ахмату. Кроме богатых даров самому хану Тревизано вез и дары великому князю, которого Венеция просила сопроводить посла в Орду.
Тревизано, заикаясь, каялся:
— Джан Батиста так меня Ордой запугал, что я и поверил. А как князю подарки отдать, не сознаваясь, что ехать дальше должен? Вот и не стал совсем ничего говорить, остался здесь.
— А дары где?
— Джан Батиста себе взял. У меня ничего не осталось. Как теперь назад возвращаться? Ни вперед ни назад, живу у него из милости.
Дьяк Курицын, сопровождавший Дмитрия к Тревизано, покачал головой:
— Придется ли возвращаться?
— Но я и к хану не могу, не с чем. — В голосе посла-неудачника было столько тоски, что стало его даже жалко.
— Винись князю, — посоветовал Курицын. — Иного пути нет, все одно накажут.
Когда возвращались на княжий двор, Дмитрий осторожно поинтересовался у дьяка:
— Как накажут?
— Голову отрубят.
— Что?! За подарки?!
— Не в дарах дело, а в том, что князя обманул и перед Венецией выставил неблагодарным, мол, ему дары передали, а он в ответ спасибо не сказал.
— А… Вольпе?
В ответ Курицын только рукой махнул.
— И спасти нельзя? Не хочется с этого начинать-то, — настаивал Дмитрий Раль.
— Фрязина спасать не буду, лжи да обману от него столько, что всем надоел, а за венецианца можно попробовать попросить, — вздохнул дьяк. — И на что надеялся? Сколь веревочке не виться, а конец всегда найдется.
София не знала о неприятностях, постигших Вольпе и Тревизано, но если бы и знала, просить не стала. Джан Батиста надоел ей за дорогу, чувствовала, что нечист на руку, лжив и заслуживает наказания. А за Тревизано заступаться, не зная человека, тоже опасно, князь, похоже, на руку крут и на расправу скор.
Нет, пока она предпочитала быть послушной, к тому же мысли были заняты предстоящей ночью и гаданием: придет ли князь, будет ли столь же горяч и ненасытен?
Пришел и был еще более. Истосковавшийся по женскому телу, все же дворовые девки не жена, а Иван старался не грешить, он отдавал весь накопленный жар Софии, которая принимала. Царевна, так долго ждавшая мужской ласки, отдавалась с восторгом, была счастлива, по-настоящему счастлива.
Мария Ярославна, видя блестящие глаза невестки, даже вопросов не задавала, только приказала девкам не тревожить молодую великую княгиню, пока та сама не проснется.
София блаженствовала на перине подолгу, потом одевалась, вкусно кушала, садилась у огня и сидела, вспоминая мужнины ласки и предвкушая новые.
Только на третий день, когда Иван вдруг сказал, что приехавшие с ней люди пока останутся — Бонумбре и Дмитрий Раль до зимы, а остальные как пожелают, — она наконец вспомнила о жизни за пределами этой опочивальни.
— Кого пожелаешь, можешь в свою свиту взять и в услужение, а то и просто так жить оставить, — такое предложение из уст князя заставило Софию с благодарностью поцеловать его руку.
Иван изумился:
— Да могло ли быть иначе? Куда ж людям деваться, особливо тем, кто стар и немощен? Пусть живут, не станут обузой. А Дмитрий, посланец от твоих братьев, молодец, так за Тревизано просил, что я решил ему жизнь оставить. Но в застенке пусть посидит.
— Почему?
— Знать должен, что если к государеву делу приставлен, то исполнять надобно как следует, а не как захочется.
София поняла одно: ее муж крут и способен приказать отрубить голову за какой-то проступок. А еще что болтать надо осторожней. Князь не только понимал греческий, но и говорил на нем, вдруг и другие вокруг также? Позже Иван Васильевич объяснил жене, что правителю следует знать многие языки, но этого не выдавать, чтобы понимать послов без переводчика и примечать, соответствуют ли их слова выражению их лиц.
— Этому наблюдению с детства научен. Оно для правителя полезно. Да и для мужа тоже, ежели жена по-русски не говорит, — рассмеялся князь. — Иди ко мне, я с тобой без слов поговорю.
София с восторгом подчинилась приказу.
В Москве остались все приехавшие с Софией греки. Братьям Траханиотам нашлось дело, а Гликерия снова стала прислуживать хозяйке.
Повар Афиноген ловко пек блины и учился приготовлению русских блюд, дивясь большому количеству поедаемого московитами мяса и, особенно, рыбы. В Морее рыба была привычной, но там море, а вот в Риме уже меньше и тоже морская. Здесь же пресноводная — озерная и речная. Огромнейших осетров привозили с Волги в бочках, белуги, севрюги, сомов, налимов… чего только не было на кухне у этих московитов!
А печи какие? Открытого огня нет, все скорее томится, чем жарится и варится. От этого вкус необычный и без специй. Но и специй хватало любых… Афиноген поражался обилию самых разных блюд и способов их приготовления: вареное, тушеное, запеченное, заливное, верченое, пареное…
— Боже мой, почему Европа не ведает такой кухни?!
Но понимал, что в Риме такое невозможно, для парения и томления дрова нужны, которых в Вечном городе вечно же не хватает.
Он тоже с удовольствием ходил в баню и даже валялся после мытья в снегу!
Конечно, царевне о таком не рассказывал, зато с восторгом потчевал блинами:
— Царевна, это божественно! Ничего вкусней не ел.
Молодую великую княгиню удивило то, что свадебный пир одним днем и ограничился. София была наслышана про то, как любят и умеют пировать московиты, почему же на сей раз так скромно?
Объяснила Мария Ярославна, не из-за пира, просто сказала, что два месяца назад умер любимый брат Ивана Васильевича Георгий. Мол, этого князя ордынцы до смерти боялись. Иван Васильевич словно осиротел.
