Я изложила ему свою просьбу, и он согласился подвезти меня до города. Всю дорогу он болтал, рассказывая мне о новостях города, о шведской королеве, грядущих праздниках и экономическом кризисе. Однако Нильс старательно обходил тему моих отношений с Берном, и я его понимала. Это не Россия, где тебе могут открыто выразить сочувствие и поддержку. Здесь чужаков не любят и не принимают. Согласиться подбросить меня на машине – это одно, а посочувствовать тому, что у меня отняли ребенка, – другое. Хотя нас никто не мог видеть или слышать, но все равно эта тема была под запретом, и мы не поднимали ее.
Я обратилась к нему, потому что другие соседи были намного хуже. Они присутствовали в зале суда и выражали свою поддержку Берну. Была бы их воля – они бы закидали меня камнями, как ведьму в Средние века. Поэтому я выбрала Нильса: он – единственный, кто соблюдал в этой ситуации твердый нейтралитет.
Нильс довез меня до ресторана «Лесной тролль» и на прощание пожелал мне – «смотреть в будущее с оптимизмом и не терять надежды, ведь Господь милосерден и никогда не оставляет нас». Все это здорово смахивало на миссионерскую проповедь, а я, похоже, была заблудшей овцой, которую Нильс хотел обратить в свою веру.
Вряд ли я могла оправдать чаяния Нильса: надеялась я всегда только на себя, а в помощь свыше не верила.
Пошел мелкий моросящий дождь. Я нашла свою машину на том же месте, где и оставила, села в нее и включила зажигание. Потом медленно поехала, предварительно включив «дворники». Спустя некоторое время дождь усилился, струи воды стекали по стеклу, методично барабанили по капоту и багажнику машины. Все вокруг заливало дождем… Я неожиданно вспомнила рисунок Лизы: девочка с собакой под косыми штрихами ливня. Страшно захотелось курить, но сигарет у меня не было. Я ехала и прислушивалась к сотовому. Мне почему-то казалось, что тот мужчина, которому так были нужны файлы из компьютера Берна, позвонит еще раз.
Но он не позвонил.
Родька сидел на первом этаже в кресле и просматривал газеты. Кажется, это стало его любимым занятием. При моем появлении он сложил газету и широко улыбнулся:
– Я уже думал, что ты поселилась у своего мужа.
– Отлепись, – бросила я, поднимаясь по лестнице.
Но Родька просто так отставать от меня не собирался. Только я скинула грязный плащ и приготовилась снять платье, как в дверь постучали.
– Можно? – раздался Родькин голос.
Орать или поднимать шум мне не хотелось, и потом, я помнила, каким Родька мог быть настойчивым, когда ему что-то требовалось. В данном случае ему хотелось поговорить со мной…
– Входи! – буркнула я.
Он вошел и, увидев меня, присвистнул:
– Шикарное платье!
– Тебе что-то нужно?
– Нет. А что?.. – неожиданно нахохлился он. – Я уже не могу на тебя посмотреть?
– Не можешь!
– Ну ладно, не хочешь – не надо. Другая была бы рада… – Свою мысль он не закончил и сел на стул, придвинув его почти вплотную к кровати, на которой расположилась я. – Рассказывай: что, как?
– Все, что хотела, я cделала. Файлы у меня в кармане.
Родька вновь тихонько присвистнул. Раньше это была одна из его любимых привычек.
– Не свисти, хозяйка услышит.
– Не буду. – Родька поднял вверх руки. – Ну, ты молоток! Не ожидал от тебя! Раньше ты была такой пай-девочкой… А сейчас уже клевый мухлеж проворачиваешь. Недооценивал я тебя! И где мои глаза были прежде?
– На затылке. Ты собирался меня втянуть в свои сомнительные делишки и на трафик поставить? Чтобы я по соседству с тобой в камере ночевала? Спасибо! Не надо мне такой заботы.
– И что ты будешь делать дальше? – Родька не спускал с меня внимательного взгляда.
– Что, что! Звонить этому товарищу, как-то связываться с ним. Мне – Лиза, ему – документы. Как договаривались.
– А что же ты тогда тянешь? Звони прямо сейчас!
– Лучше завтра, с утречка.
– Ну, смотри. Как с мужем-то?
– Что с мужем? – не поняла я.
– Секс был по всем правилам? Или как?
– А тебе-то что?!
– А может, я ревную! – Родька пересел ко мне на кровать и взял меня за руку. – Может, я тебя каждый день в тюряге вспоминал! Какая у нас с тобой любовь жгучая была и страсти плескались через край. Разве ты забыла? – Его пальцы тихонько поднимались по моему локтю вверх, к плечу.
– Родь, – устало сказала я, – я тебе, по-моему, все объяснила, что мы с тобой теперь просто друзья. И все. Что было, то было. Смешно прокручивать эту пластинку снова спустя столько лет.
– Былая любовь не угасает, – Родька по-прежнему держал мою руку в своей. – И вообще…
Такие попытки сближения он делал пару раз – еще в московской квартире, но тогда я его достаточно быстро отшила, пригрозив выселить на улицу. Похоже, он все это забыл… Я отняла у него свою руку.
– Насчет любви «вообще» я ничего не знаю, за всех отвечать тоже не могу. А наша история давно закончилась, и я, кажется, по этому поводу выразилась достаточно ясно. А потом, у тебя есть фрау Маргарита. Или ты уже дал ей отставку? – съехидничала я.
– Фрау Маргарита – для затравки. Надо же мне на ком-то испытывать свое мужское обаяние! – Родька провел рукой по волосам и неожиданно жалобным голосом протянул: – Ты думаешь, там мне легко было? Все здоровье угробил! Печень посадил, почки. С легкими проблемы…
– Я понимаю… – туманно протянула я. – Ты теперь бьешь на жалость? По принципу: русская женщина жалеет, значит, любит?
Я слишком хорошо знала Родьку, чтобы попасться на такой примитивный крючок. Он был хитер, изворотлив, и не случайно его прозвали «угрем». В молодости я смотрела на него глазами влюбленной дурочки, но теперь мой взгляд изменился, и провести меня было нелегко. Но самое главное – чувств уже никаких не осталось. А когда у женщины нет чувств, большинство мужских уловок не срабатывают.
– Команданте, я понял, но я не оставляю надежды, что когда-нибудь ты меня оценишь… – выпалил Родька. – Меня и мою преданность.
Я усмехнулась.
– Уже бегу… – понятливо кивнул он.
Через пять минут я выставила Родьку за дверь. Он ушел с надутым видом, прибавив: «Если что – я в номере». Мне даже стало смешно: какие все-таки мужики самонадеянный народ: уверены, что женщины будут сохнуть по ним до скончания века! И втолковать им ничего невозможно.
Оставшись одна, я прокрутила в голове завтрашний разговор со своим «шефом», как окрестила я конкурента – или просто недоброжелателя – Берна. Но спустя непродолжительное время я поняла, что занимаюсь самоистязанием: в сознании вертелись разные фразы, обрывки мыслей, тогда как глаза мои отчаянно слипались, в конце этого суматошного дня меня неудержимо клонило в сон. Я подумала, что здоровый крепкий сон сегодня обеспечен мне без всяких снотворных.
