Мне стало не по себе.
Альпенгольдова достала из чистенького буфета чайные пары и включила электрический чайник. Я заметил, что на правой руке у нее не хватает двух пальцев — среднего и указательного. Бедняжка.
— Как дела? Родители? — спросил меня Альпенгольдов.
— Они на отдых уехали. В Абхазию.
— Сладко живут! — заулыбалась Альпенгольдова, разливая по чашкам кипяток. — А тебя с собой не взяли? — она сделала шоколадные брови домиком.
Я мотнул головой. Обсуждать своих домашних с этими шоколадными людьми мне не хотелось.
— Спасибо, достаточно, — я заметил, что чай уже льется через край на блюдце.
— Ты какой шоколад любишь? — вдруг посерьезнел Альпенгольдов.
— Черный. С изюмом и орехами.
— Прекрасно! — воскликнул Альпенгольдов и отломил у себя нос.
Немного повертев в руках, он протянул его мне:
— Держи, дружище!
Это был нос картошкой. Из одной ноздри У него торчала изюминка, а из другой — фундук.
Я перевел взгляд на лицо молодожена Альпенгольдова, и меня бросило в холодный пот. На месте носа у него зияла дырка. Внутри молодожен оказался абсолютно пустым, как шоколадный заяц. Прямо полым.
— Ешь, ешь, не стесняйся, — улыбнулась мне Альпенгольдова. — У него завтра новый отрастет.
— Спасибо, — поблагодарил я.
Есть человеческий нос, пускай даже и шоколадный, мне совсем не хотелось. Но перед хозяевами было неудобно. Я откусил от носа маленький кусочек и побыстрей запил его чаем. Нос оказался довольно приятным на вкус — с горчинкой, как я люблю.
— Ну как? — радостно спросил Альпенгольдов.
— Вкусно.
— Это еще что! — закричал Альпенгольдов, громко хлопнув в ладоши. — Ты шоколадные пальцы когда-нибудь пробовал?
— «Твикс»?
— Бери выше! Фондю!
Я покачал головой.
— А ну, жена, — Альпенгольдов подмигнул Альпенгольдовой, — плесни-ка нам немного пальцев!
Альпенгольдова сняла с огня кастрюльку и водрузила ее в центр стола на деревянную подставочку.
— Эх, с пылу, с жару! — облизнулся Альпенгольдов.
Теперь мне было понятно, почему у его жены не хватало двух пальцев.
Бедная. Ужас. Что же дальше?
— Макай!
— Что? — не понял я.
— Палец!
Ох, как мне все это не нравилось! Но я сделал, как меня попросили, — из вежливости. Я макнул в плавленые шоколадные пальцы Альпенгольдовой свой собственный палец. Мизинчик.
— Указательный! Указательный макай! — со знанием дела советовал Альпенгольдов. — Так вкуснее! Теперь облизывай, пока не остыл!
После носа и пальцев мне предложили десерт. Я должен был самостоятельно выбрать какую-нибудь часть тела Альпенгольдовых и съесть ее.
— Голову бери, голову! — воодушевленно кричал Альпенгольдов, потрясая шоколадными кулаками. — Не пожалеешь!
Но я ограничился его ухом. Внутри оно оказалось вафельным (я завернул его в салфетку и сунул в карман).
— На мне дом и хомяк, — сказал я, вставая из-за стола. — До свидания.
— Ой! — сказала Альпенгольдова. — А у нас тоже теперь есть хомяк!
— А? — я подумал, что ослышался.
— Да! Сегодня вечером прибежал, от соседей, наверное. Я его в трехлитровую банку посадила. В зале, на подоконнике. Он подорожника поел и уснул.
Я не верил своим ушам! Подорожник! Любимая еда Фомы Фомича! Неужели? Ну наконец-то!
Я рванул из кухни — по коридорчику, мимо совмещенного санузла, перепрыгнул через какой-то пуфик, запнулся о велик и чуть-чуть не упал, стукнулся головой об вешалку…
Я бежал по этому нескончаемому коридорчику Альпенгольдовых и думал, что вот сейчас, через какую-нибудь секунду, я увижу Фому Фомича! Моего родного, дорогого, драгоценного Фому Фомича! Я встану перед ним на колени…
Или нет! Не встану!
Я просто обниму его крепко и тихо скажу:
— Фома Фомич, миленький, пошли домой, а?
В зале, на подоконнике, валялась перевернутая стеклянная банка.
Фомы Фомича в ней не было.
Сам не свой, я вернулся на кухню к Альпенгольдовым. Они сидели на табуретках и целовались.
— Какая ты у меня сладкая! — говорил Альпенгольдов.
— Какой ты у меня горький, — отвечала ему Альпенгольдова.
По кухне витал аромат фондю. Я не стал им мешать и ушел по-английски.
Глава 10
Квартира № 20
Сначала я сильно расстроился из-за пустой банки. Но потом подумал: я же иду по следу, я на верном пути! Раз Фома Фомич был у Альпенгольдовых, на третьем этаже, значит, он где-то уже совсем рядом? Значит, осталось совсем чуть-чуть?
Я позвонил в двадцатую квартиру.
— Кто там? — спросили незамедлительно.
Казалось, кто-то только меня и ждал.
— Это сосед. Из двадцать восьмой квартиры, — сказал я.
За дверью пошушукались. После короткой паузы меня опять спросили:
— Кто там?
Они что, в самом деле?
— Это Костя Косточкин. Сосед.
— Кто?
За дверью явно издевались надо мной.
— Я ваш сосед с пятого этажа. Откройте.
— Кто-кто?
Это было уже слишком. Я решил сменить тактику.
— Скажите, у вас нет, случайно, моего хомяка? Рыженького такого? На носу родинка?
За дверью задумались. Потом щелкнул замок.
На пороге стояла башенка. Она была сделана из мальчиков, мальчиков с очень похожими лицами. Всего их было семеро, но они были просто крошечными. Каждый — со спичечный коробок, они стояли на плечах друг у друга.
Я заметил, что самый толстый из мальчиков стоял сверху всех — на уровне моего подбородка. Самый же худенький — в самом низу, на коврике. Судя по грусти на его лице и подкашивающимся ножкам, ему было тяжко. Остальные пятеро занимались чем попало. Второй снизу целился в меня из рогатки, третий — раскуривал трубочку, четвертый — пускал мыльные пузыри, пятый — ел что-то розовое из банки, а шестой читал книгу под названием: «Начните с собственных ног, если хотите ясности».
