Дорога домой
Было около восьми утра. По укладу, заведенному много лет назад, Сечь просыпалась рано. Не особо надеясь застать в это время Богдана на месте, Добродумов все же решил зайти к гетману. Пора было прощаться с Хмельницким, с казаками, с Сечью. Только сейчас Добродумов-Сергеев понял, как же он устал. Эти полтора года пролетели для него как один день. Но сколько событий произошло за это время! Владимир встряхнул головой — он не хотел возвращаться в прошлое…
Под окнами мазанки, где квартировал гетман Запорожской Сечи, небольшими группками расположились его побратимы. «Да когда же эти черти спят?» — без особой злости на полковников подумал Илларион. Олекса Сыч, закатав рукава сорочки и попыхивая люлькой, сосредоточенно брил голову Богуну. Проведя несколько раз лезвием огромного кинжала по затылку полковника, Сыч отступал на пару шагов назад и, словно живописец, разглядывал результаты своей работы. Со всех сторон в его адрес сыпались советы.
Усмехаясь в усы и продолжая выпускать клубы дыма из люльки, он соглашался с советчиками:
— Не боись, братцы, отрежем и здесь, отрежем и там… Было бы что резать. Ну как, Богунчик, еще есть что резать? Или все у шинкарки оставил?
Громкий хохот сопровождал слова «цирюльника». Заметив Добродумова, казаки приумолкли.
— Проходи, божий человек, садись с нами, отдохни, — обратился к нему Максим Кривонос. — Если ты к Богдану, так он занят важным делом. Мы все ждем, когда гетман освободится.
С мыслями о том, что будет ждать до последнего, Добродумов присел на деревянную скамью под открытыми окнами горницы. Особо не прислушиваясь к разговорам казаков, Илларион прислонился к стенке мазанки и закрыл глаза. Из окна послышался громкий храп. Добродумов недоуменно посмотрел на Кривоноса.
— Такое после большой работы бывает… Пусть поспит, — ответил полковник, уловив взгляд Иллариона. — Вот, помню, было дело, когда мы на турок ходили, кажись под Аккерманью. Сначала день супротив волны на веслах, потом ночь на саблях. Так, когда закончили, почти сутки спали. До сих пор гадаем: стены замка гарматы порушили или мы своим храпом?
Только через час с небольшим на крылечке босой и в одной сорочке появился Богдан. Молча глянув на своих побратимов, он прошел к колодцу и, взяв ведро, окатил себя с головы до ног холодной водой. Молчали и полковники, наблюдая за своим гетманом. Набрав воды, Хмельницкий снова вылил ее себе на голову.
— Ну что, полегчало? — со знанием дела спросил Сыч.
— Как на свет народился, — ответил Богдан, подставляя мокрое лицо ласковым лучам майского солнца. — Вы вот что, хлопцы, ступайте в канцелярию, а я скоро буду. Дело есть.
К удивлению Добродумова, Хмельницкий с полковниками справились с делами довольно быстро. Они определили размер ясыра своим крымским союзникам и, кроме денежного вознаграждения, передали им восемьсот захваченных в плен польских гусар. Однако перекопскому мурзе Тугай-бею этого показалось мало. Он потребовал отдать ему раненого Потоцкого и оставшихся в живых польских командиров — Шемберга, Чарнецкого и Сапегу.
— Мальчишку жалко, — тихо сказал Богун, и все поняли, кого он имел в виду, — бился он как настоящий казак. Да и не довезут они его до Крыма — рана у него паскудная, кровью истечет.
— Так-то оно так, — в задумчивости продолжил рассуждения полковника Хмельницкий, — только нам с этими нехристями крымскими дальше идти — они же союзники. Вчера было только начало. Негоже сейчас с ними ругаться. Пусть забирают.
Не забыли отцы-командиры и про свою мать-кормилицу Сечь, выделив одну тысячу талеров на войско и триста на церковь. Повспоминав некоторое время детали вчерашнего боя, полковники, дружно сославшись на неотложные дела, покинули канцелярию.
— Знаю я ваши дела, — добродушно проворчал им вдогонку Богдан, — сам такой. Смотрите мне спьяну Сечь не спалите!
Наконец они остались вдвоем. Гетман вопросительно взглянул на Добродумова и принялся набивать табаком трубку. Вспомнив просьбу инструктора капитана Прощина, Илларион ловко поджег трут и, дав прикурить гетману, начал разговор:
— Ну вот еще одно задание выполнил. Пора в этом путешествии ставить точку.
— Далеко собрался, Илларион? — попыхивая трубкой, обратился к Добродумову Хмельницкий. — Опять по святым местам пойдешь странствовать? Не твое это, хлопец. Оставайся, друже, со мной. Смотри, какую кашу мы с тобой заварили, а впереди дел непочатый край.
— Вот об этом я и хотел с тобой, ясновельможный гетман, поговорить. Чтобы эту кашу расхлебать да при этом не обжечься, нам нужны союзники, — говоря это, Добродумов внимательно посмотрел на Богдана, пытаясь уяснить, понимает ли он, о чем идет речь. — Ляхи — сила великая. То, что вчера ты им перья пощипал, еще ничего не значит. Да ты и сам это знаешь лучше меня.
Хмельницкий слушал, не перебивая. Было непонятно, согласен ли он с доводами Добродумова или нет. Встав из-за стола, Богдан стал не спеша прохаживаться по горнице.
Илларион продолжил:
— Ислам-Гирей со своими крымчаками — это так, попутчики, но не союзники. Того и гляди, воткнут нож в спину. Да и не случайно он сына твоего, Тимоша, оставил у себя в качестве заложника.
При упоминании имени старшего сына Богдан вздрогнул. Добродумов понял, что нащупал важный аргумент для своих доводов.
— Нужно Тимоша возвращать домой. А союзник тебе, славный гетман, нужен такой, чтобы только одно имя его приводило врага в трепет.
— Уж не Господа ли нашего ты мне в союзники сватаешь, Илларион? — усмехнувшись, произнес Хмельницкий.
— «Не поминай имя Господа нашего всуе…» — показал свои знания Библии паломник. — У Речи Посполитой сегодня есть только один достойный противник — это Московия. Вот кто тебе в союзники нужен. Это братья наши и по вере православной, и по крови славянской. Пиши послание русскому царю, пан гетман, и отправляй к нему гонцов немедля.
Кто-то попытался войти в канцелярию, но Хмельницкий так цыкнул на непрошеного гостя, что Илларион даже не успел рассмотреть, кто это был.
— А вот скажи мне, божий человек, — опять присаживаясь за стол, тихо спросил Богдан, — Украйна с другом, которого ты мне сватаешь, будет вольной или наденет на шею еще большее ярмо, чем было при ляхах? Здесь — король, там — царь. Хрен редьки не слаще, а я свободы хочу, понимаешь, сво-бо-ды, — последнее слово Хмельницкий произнес, четко выговаривая каждый слог.
— Так ты же к русскому царю не в бояре просишься со своим куском земли, — почти выкрикнул Илларион. — Оставайся свободным. Только в мире и дружбе с Московией.
В доводах, вопросах и ответах прошло не меньше часа. Богдан пыхтел своей трубкой так, что у Добродумова начали слезиться глаза, а голос стал сиплым и тихим. Наконец Хмельницкий положил перед собой плотный лист бумаги и взял в руки перо.
— Ладно, Илларион, напишу я царю русскому Алексею Михайловичу послание. Вспомню писарское дело. А там поглядим, какая из этого дружба получится…
