— Вы Хвощинский? Так? — дежурная смотрела на меня во все глаза. — Фамилия ведь такая?
— Такая.
— Вот вам и звонят.
Я молча отпер дверь, впуская Ию в обжитый номер.
— У меня коньяк есть, — сообщил я ей с веселым отчаянием.
Ия кивнула.
Я плеснул в стаканы.
Куда уходит энергия туго сжатой пружины, брошенной в кислоту?..
Наивный вопрос.
Мы выпили.
— Ты ему позвонишь?
— Зачем? — устало сказала Ия. — Он сам скоро явится.
Это голос ее прозвучал устало, сама она, как всегда, оставалась свежей. Черт знает, как это у нее получалось. Я совсем было собрался спросить ее об этом, но звякнул телефон.
Голос в трубке гнусно хрипел, захлебывался:
— Чё, бабу привел? Нормально, это завсегда так!
— С кем я разговариваю?
— Тебе еще объяснять, козел плешивый!
Я повесил трубку.
— Козлом назвали, — сказал я Ие. — Почему-то плешивым.
Ия печально усмехнулась.
А на меня вдруг напала словоохотливость.
— Ты меня в копейку оценила, — пробормотал я. — Ты говоришь, я вам эксперимент сорвал. А зачем вы играли со мной в темную?
Снова затрещал телефон. Я нехотя снял трубку:
— Слушаю.
Долгие шорохи, темный дождь, чужое дыхание…
Ветер насвистывает, скука, тьма…
Где это, Боже?
— Будете говорить?
Никто не ответил.
— Не обращай внимания, — сказала Ия, кладя голову на сжатые кулаки. Она была очень красива. Туйкытуй. Сказочная рыба, красивая рыба. — Ты тут ни при чем.
И испугалась, что я неверно ее пойму:
— Нет, ты тут как раз при чем. Просто не обращай внимания.
До меня дошло:
— Вы постоянно вот так живете?
— А ты нет?
Я хотел ответить: нет. И не смог.
Полог палатки, бегущие тени, металлический птичий голос, черт побери, не узнанное лицо…
— Но так нельзя жить, — кивнул я в сторону телефона. И хмыкнул: — Интересно, как лают тебя?
— Ничего интересного.
Длинный звонок.
— Ну чё? — голос был наглый, влажный. — Наколол дуру?
— С кем я разговариваю?
— Не узнает, — обрадовался неизвестный. И крикнул кому-то там рядом: — Не узнает, козел!
Я повесил трубку и улыбнулся:
— Опять назвали козлом. На этот раз, правда, не плешивым. И выговор искусственный. Это что? НУС?
Ия промолчала.
— Но смысл? Какой смысл?
— А какой смысл в автобусной сваре? — спросила Ия. — Тебя толкнули, ты ответил. Тесно. Все раздражает. Не поминай НУС всуе.
Я позвонил дежурной.
— Кофе, пожалуйста. И еще… Появится доктор Юренев, мы его ждем…
Положив трубку, я посмотрел коньячную бутылку на свет. Юреневу тоже хватит.
Дежурная явилась подозрительно быстро.
Кофе она не варила, принесла растворимый.
— Доктора Юренева этот спрашивал… — Она покрутила кудрявой головой, вспоминая трудное для нее имя… — Гомео… Нет, Гомек…
— Гомес, — подсказал я.
— Вот точно, Гомес. Он с бутылкой шастает по коридорам, говорит, у него презент для доктора Юренева. От всех колумбовских женщин.
Я поправил:
— Наверное, колумбийских.
— Ага. От всех колумбийских женщин, говорит, презент.
Не успела дежурная выйти, снова зазвонил телефон.
— Ну что, сладко тебе? — голос был подлый, девичий, проникающий в душу, нежный. — Шибко сладко?
— Ага, — сказал я.
— Тебе еще слаще будет, — многозначительно пообещала незнакомка и неожиданно звонко рассмеялась.
— Как думаешь, ему что-нибудь удалось? — спросил я, вешая трубку. — Разброд какой-то в природе.
Ия кивнула.
— Но чего он хотел от НУС? Как мог повторить эксперимент Андрея Михайловича, если записи практически не сохранились? И еще он говорил про какой-то запрет. Нельзя же всерьез прогнать такую сложную задачу в обратном порядке.
— Почему нельзя?
Я пожал плечами.
— Чего вы хотите от НУС?
— Точных ответов.
— Что значит точных?
— Как тебе объяснить? — задумалась Ия. — Ты спрашиваешь, например, сколько мне лет. Я называю цифру. Но, может, ты хотел знать, сколько мне лет не как особи, а как представителю определенного вида? Самое сложное — это точно сформулировать вопрос, дать ясно понять, что ты хочешь именно этого и ничего другого.
— Некорректный вопрос вызывает сбои? Эффекты второго порядка, они не только компенсация каких-то действий, но и плата за неточность?
Ия кивнула.
Мне стало жаль ее.
— Какого черта нужно от Юренева Гомесу? — я хотел отвлечь Ию от мыслей.
— Распить бутылку рома. Ничего больше. Они правда дружат.
Она сказала это, и лицо ее неожиданно изменилось.
Она даже схватила меня за руку:
— Что там дежурная говорила о презенте? Какой презент? Что еще, кроме рома? Почему от колумбийских женщин? Он же нес Юреневу ром.
Она сама дотянулась до телефона.
Да, она сотрудница доктора Юренева, сказала она дежурной, и голос Ии был полон холода. Да, она имеет право задавать подобные вопросы. Ия холодно разъяснила: да, я имею право выгнать вас с работы прямо сейчас. Ни с кем не советуясь. При этом выгнать раз и навсегда, лишив даже надежды на пенсию. Не устраивает? Прекрасно. Тогда отвечайте. Что это за презент? Гомес что-то держал в руках? Я не слышал, что отвечает Ие дежурная, но прекрасное смуглое лицо Ии побледнело.
— Шарф, — сказала она мне, закончив разговор. — У Роджера Гомеса был длинный алый шерстяной шарф. «От всех колумбовских женщин».
И снова взялась за телефон.
Ей долго не отвечали, потом ответили.
— Ты? — спросила Ия бесцветным голосом. — Почему ты дома?
Юренев отвечал так громогласно, что я слышал почти каждое его слово.
Я же не один, громогласно ответил Юренев. Меня Роджер Гомес по дороге перехватил. Юренев хищно хохотнул, и я представил, как он там счастливо и изумленно моргает. Присутствие Роджера условие больше чем достаточное, правда? Юренев счастливо всхрапнул, совсем как лошадь, похоже, ему там с Гомесом здорово было хорошо. Хвощинский с тобой? Вас тоже двое? Юренев не к месту заржал. Сейчас мы с вами воссоединимся.
