Лиценциатка сладко потянулась.
«В этом кресле ты, как в огне. Даже плечо у тебя немножко обожжено…»
Девочка засмеялась: «Вы ведь не позволите китайцам…»
«…взорвать Делянку Сеятеля?»
«Ну да».
«Один человек такие вопросы не решает».
«Это только так говорят…»
Он успел предотвратить другой ее вопрос: «Я не люблю яблоки», но все уже катилось по утоптанной дорожке. «Почему ты не научишь бедное животное смеяться?» — «Если смоллеты будут уничтожены…» — «Со смоллетой в ухе я всегда на связи с Сеятелем…» Стены атриума чудесно отблескивали. Все как вчера, как позавчера.
«Ты моя любимая морщинка».
На месте Ивена Летчика я бы тоже злился.
ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ
(как мы зажигали летом)
Ира Летчик
ВОСПОМИНАНИЕ
Помню это лето, помню этот сад,
где играли бабочки, будто снегопад.
Но прошло то лето — за окном зима,
люди ходят в шубах, ждут — придет весна.
И в снежки играют дети во дворе.
Тихо тянет песню кот на чердаке.
Костя
«Жри, котик, пирожок». А пирожка-то нет!
Я еще на Хубу чувствовал — зря полетел на Марс.
Перед высадкой нас затянули в эластичные, почти невидимые кольца — минут пять пощипывало поясницу и ноги, потом в воздухе расцвела чудесная радуга. Слой хай-би, как говорят нанотехники. Ханна Кук спросила: «Я уже могу чем-нибудь прикрыться?» — «А вы читали историю о Красной Шапочке?» — спросил Рупрехт. — «Конечно, читала». — «Чему учит нас эта чудесная история?» — «Лучше запоминать лицо бабушки».
У Вселенной много историй. Так говорит доктор Микробус.
У некоторых, кроме надоевших эльфов, гномов, сказочных старичков, говорящих медведей, нагло отбирающих пирожки у глупых маленьких девочек, и черных, якобы мудрых столетних воронов, предсказывающих все будущие состояния любых белковых и небелковых систем, существуют такие удивительные формы жизни, что взрослые даже говорить о них стыдятся. Может, смоллеты — одна из таких форм, не знаю. «Если не пробовал спелую облепиху прямо с ветки, то совсем дурак». Иркин голос преследует меня везде.
Скал нездешних — вода.
Мест нездешних — звезда.
Рек звенящих — поток.
Звезд горящих — чертог…
Ладно. Я не сержусь на Ирку.
Программа 13+. Выросла на двух планетах.
Древо жизни — смола.
Грани призмы — цвета.
Звуки слова — струя.
Жар — основа огня…
Ира Летчик
Ох, Сеятель, сделай так, чтобы звезды всегда светили. Без света ничего не поймешь. У Кости синие ресницы, пусть такими останутся. У доктора Микробуса спектральные, нечеловеческие рубашки, пусть никогда не выцветают. Доктор Микробус бывал там, куда я не попаду, но ведь и он не попадет туда, где я греюсь. Ох, Сеятель, пусть доктор Микробус позовет меня за Полярный круг. Я не персонифицирую явления природы, я тебя прошу. За Полярным кругом холодно, а я люблю тепло. Я скажу доктору Микробусу: «Я не хочу за Полярный круг», и откажусь от поездки. Сеятель, ты оставил нас, людей, одних в пространстве барионной материи, а сам даже не появляешься.
«…два тигра, два тигра…»
«…у одного нет глаза, у одного нет хвоста…»
А бывает так, что есть и глаз, и хвост, и все остальное?
Мне хочется, чтобы у всех дела складывались удачно. Ох, Сеятель, сделай так, чтобы проблемы не возникали из-за того, что кто-то настырный, а другой с этим соглашается.
Фаина
«У меня новость».
«Надеюсь, хорошая?»
«Не знаю», — Чимбораса смотрел вдаль.
На сером склоне Олимпа, таком большом, что он казался частью неба, от края до края расцвели необыкновенные белые одуванчики, — наверное, китайцы всей диаспорой спрыгнули с ума. В небе, нежном, как сливочный крем, бесшумно вспыхивали молнии. Не злые и крючковатые, как руки старой Бабы-яги, а длинные, нежные, озаряющие Марс от Олимпа до Северного полюса.
А среди одуванчиков стоял Котопаха.
«Я же говорил, он вернется», — сказал Чимбораса.
«…у одного нет глаза, у одного нет хвоста…»
«Котопаха! — обрадовалась я. — Беги к нам!»
Котопаха ответил: «Я не один».
«А с кем ты?»
«С девушкой!»
«Пинай ее сюда!»
«Я девушек не пинаю».
А я студень люблю, жестами показал Глухой. По шарам стучит крепче!
«Ты где был, Котопаха? Где твой череп? Мы тебя совсем заждались, беги к нам!»
«Не могу, — ответил Котопаха. Было видно, что он гордится собой. Даже нашел силы похвалить меня: — Череп не мой. Все равно, ты молодец, что не коснулась черепа. Бегала бы сейчас, как коза».
«А ты не бегаешь?»
«Я здесь с девушкой».
«Она что, китаянка?»
«Да какая разница?»
«Покажи нам ее».
«Не могу. Мы на границе».
«На какой границе?»
«Времени и истории».
Ну да, программа 13+.
Я засмеялась, но Глухой показал жестами: отстаньте от Котопахи. Может, он из другой истории.
Сам Глухой походил в этот момент на одичавшего оборванца — одни лохмотья. Если бы Сеятель наконец обратил на нас внимание, он бы рассердился. Я так и перевела Чимборасе жесты Глухого: «Ты, однояйцевый, зря не изучаешь историю. Глухой говорит, что тебе никогда не понять того, чего ты не видишь своими глазами». — «Это он-то мне такое говорит?» — «А еще он говорит, Чимбораса, что ты всегда будешь понимать мир неправильно, потому что никогда не знаешь, что следует понимать в первую очередь».
Правда, я и сама не очень понимала. Желтые одуванчики у ног Котопахи только что появились, а уже начали скукоживаться. Они увядали прямо на глазах, клонились, будто стояли на горячей сковороде. Глыбы черного базальта, разбросанные там и здесь, медленно и тревожно наливались изнутри красным светом, как лампы накаливания.
«Котопаха, как там у тебя?»
«Все чики-пуки!»
Но глыбы под его ногами трескались, а из длинных трещин, раскалывающих склон, выплескивался рыжий огонь.
Рупрехт
Однажды в Центре исследований доктор Макробер задал вопросы: а вот что мы считаем главным событием нашего времени? Какой факт поразил нас больше всего? Что случилось такого, от чего мы никак не опомнимся? Сьютеллы? Оцифровка материи? Или, может, «полости Глухого», куда до лучших времен можно упрятать самые ужасные, самые жгучие проблемы современности? А может, осознание смоллет как другое проявление жизни? Работайте, работайте, потребовал доктор Макробер. Думайте лучше, не впадайте в панику. Он даже выгнал из аудитории любимую обезьяну Цикады, решившую, что она тоже может подумать над вечными вопросами.
