Боже ты мой, любимая музыка… сколько же времени Алёна ее не
слышала? У нее когда-то была пластинка – да, не диск, не магнитофонная запись,
а именно черная граммофонная пластинка со всеми этими потрясающими танго:
«Cumparsita», «Jalousie», «Santa Monica», «Chitarra Romana», «Adios pampa mio»
– эту мелодию Алёна практически не могла слушать, потому что сразу начинала
плакать от ее невероятной красоты, – но самым любимым все же оставались
«Champagne splаsh». Пластинка разбилась… разбилась при переезде с дачи. Точно:
на даче Алёна ее часто слушала. Танцевала под нее и…
Она замерла, неловко придерживая полурасстегнутые брюки и
глядя на стоящего перед ней парня. У него было размалеванное лицо, да, но кожа
на груди – гладкая, чуть загорелая без единого волоска. Мрамор. Даже не касаясь
его, чувствуешь, что этот мрамор теплый. Алёна хрипло вздохнула, ощутив, что
страх отпустил ее.
Ничто вроде бы не изменилось: Юрий неподвижно лежал на полу,
и Инна жалась в углу, прижимая к животу окровавленную руку, а где-то на кухне
умирал Ваня, а между тем Алёной вдруг овладело удивительное спокойствие. Этот
парень со страшным, черно-лиловым лицом не причинит ей зла. Потому что… потому
что когда-то, много лет назад, она тоже не причинила зла ему.
Было такое чувство, что кто-то нашептал ей в ухо это
открытие. Закружилась голова от ощущения власти над ним!
Но он не должен догадаться, что она узнала его.
«Champagne splаsh»… Олег! Нарцисс!
Алёна медленно спустила на пол брюки и переступила через
них. Она знала, как выглядит сейчас: серый короткий свитерок, отливающий
серебром, черные стринги и черные гольфы до колен. Медленно потянула свитерок
вверх.
И тут он бросился к ней.
Бедный мальчишка… Да, все-таки она испортила ему жизнь, но
какое счастье, что он этого не понимает!
Он вообще сейчас ничего не понимал. Он прижимал ее к себе
так, что она не могла дышать. Он был чуть выше ростом, и голову Алёны до боли
прижал к своему загорелому плечу. Она чувствовала слабый горьковатый запах его
тела, видела россыпь меленьких родинок под ключицей.
Эти родинки она тогда целовала – каждую по отдельности. А он
потом целовал все ее родинки.
Господи, что это с ними произошло? Зачем?!
– Прости меня, – бормотал он, – прости меня!
– Это ты меня прости, Олег, – выдохнула Алёна. – Я понимаю,
я все понимаю…
Его руки скользнули по спине вниз, к бедрам. «Champagne
splаsh»! Наверное, это останется с ними навсегда. Может быть, музыка их
околдовывает? Может быть, если бы он не поставил эту мелодию, между ними стояла
бы его злость? А сейчас между ними не было ничего, кроме какой-то ненужной
одежды…
Не было ничего и никого. Правда, в комнате Юрий, но он без
сознания, а Инка не в себе. Да, телефон включен, но это чепуха, даже если
кто-то что-то слушает, он вряд ли что-нибудь слышит и уж точно – ничего не
видит! Поэтому можно… можно всё… Его пальцы все сильнее впивались в ее тело, и
она тоже обнимала его все крепче, ощущая его окаменевшие от напряжения мышцы,
его запаленное дыхание… И вдруг он дернулся, охнул и поник в ее руках.
Поник – и медленно выскользнул из ее объятий на пол.
Алёна смотрела помутившимися глазами и не понимала, кто это
стоит над Олегом… какой-то маленький, широкоплечий, бледный… на нем смятый
белый халат, а на запястьях и щиколотках обрывки скотча… на щеке налип
пластырь… Руки стиснуты в замок. Да, таким «замком» и голову человеку проломить
можно, не то что с ног сбить.
– Ваня?! – прошептала Алёна, не веря глазам.
Ну да, это был он.
Схватившись за голову, он покачнулся, наклонился над Олегом
и вдруг что было силы пнул его в бок раз и другой.
– Не надо! – хрипло выкрикнула Алёна, хватая его за руку, и
ахнула, подняла эту руку, разглядывая запястье, потом другое. Там, под полосами
скотча, – никаких ран.
Что говорил Олег? У «санитара» взрезаны вены. Ну и где они
взрезаны?
Он врал? Зачем?!
– Что с тобой было? – пробормотала Алёна.
– Сам не знаю! – Ваня ощупал голову. – Кто-то ударил по
голове. Очнулся на полу, связанный. Сбросил со стола нож, кое-как пристроил
его, смог перерезать… – Он тяжело выругался и снова пнул неподвижного Олега.
– Не надо, погоди, – слабыми руками оттолкнула его Алёна. –
Не надо. Посмотри лучше, что с Юрием.
– Нормально, – прозвучало чуть слышно. – Я в порядке… Ох,
Ванька, помоги встать…
Ваня, заплетая ногу за ногу, поплелся к нему, помог
подняться на колени, потом выпрямиться. Теперь они стояли, цепляясь друг за
друга, чуть покачиваясь.
– Пара хромых, запряженных с зарею, – процедил Юрий сквозь
зубы. – Ничего, сейчас оклемаемся. А с этим что? Ну ты и приложил его, Ванька!
– Мне до лампочки, что с ним, – буркнул фельдшер.
– Он без сознания! – выдохнула Алёна, неловко натягивая
брюки, как вдруг в дверях показался Пак.
Алёна замерла, полуодетая, глядя на него недоверчиво: раньше
глаза у него были узкими, а теперь стали круглыми.
– Что тут? Что?.. – причитал он своим тонким голосом,
который звучал еще пронзительней, чем прежде.
– Пошли вон! – раздался пронзительный крик, и Инна, с этим
ремнем на шее, в боевой раскраске похожая не на человека, а на какое-то
диковинное существо, сбежавшее из зоопарка, выскочила из своего угла. Все это
время она стояла неподвижно, так что Алёна даже забыла о ее присутствии. Ну,
теперь пришлось вспомнить! – Пошли вон!
– Да ты что? – возмущенно сказал Юрий. – Мы ж приехали тебя
спасать!
– Это от нее спасаться нужно, да поскорей! – пробормотал
Ваня.
Да уж! Инна размахивала кулаками, визжала, и было видно, что
никакого ранения – ни колющего, ни режущего, ни проникающего – у нее на боку
нет, только жирные мазки краски.
– Психдом! – пробормотал Юрий. – Натуральный психдом! Такое
ощущение, что здесь мы и не нужны никому. Нет, хватит с нас этих разборок.
Ребята, уходим!
– Погодите! – Алёна, наконец-то одевшись, обувшись и подняв
куртку с сумкой, наклонилась над лежащим Олегом. – Ему надо помочь!
Юрий ловким движением прижал пальцы к шее парня, напряженно
свел брови, потом усмехнулся:
– Жив, ничего, очухается. Сумасшедший, идиот! Крепко ты его,
Ванька!
