От этой мысли снова стало страшно – до такой степени, что
она внезапно заснула, словно убитая этим страхом наповал.
Не дай мне бог сойти с ума…
* * *
«Дорогой Костя, это мое последнее письмо к тебе.
Ты удивишься, почему последнее, если ты никаких других не
получал. Я их писала, все эти годы писала, что ты от нас ушел, но не
отправляла, рвала и потихоньку от Ниночки выбрасывала. А вот это уже отправлю,
потому что чувствую, что больше нечего тянуть. Так что оно и первое, и
последнее.
У меня столько против тебя и нее на душе накипело, что я
даже удивляюсь, как это могу сейчас писать спокойно, думать, чтобы ошибок не
допускать, чтобы почерк был хороший. Хотя какой может быть хороший почерк,
когда лежишь? Я уже даже сидеть не могу, поэтому ты извини, что пишу как курица
лапой. Ладно, главное, чтобы ты это прочитал.
Ты не думай, я на тебя не злюсь, я уже все простила. Я
понимаю, что ты бы ко мне пришел, если бы мог сам решать за себя, но ты ведь не
можешь. Небось она тебя настропаляет и уверяет, что я все вру, что не так уж
сильно я больна, а просто голову морочу вам и жизнь хочу отравить.
А она подумала, сколько жизни мне отравила и сколько лет у
меня отняла? Разве я должна была стоять там, на рынке, этими кофтами и джинсами
торговать? Ведь я твоя законная жена, а она кто? Это ей там место, на том
рынке, в той железной загородке, где я стояла как собака цепная в любую погоду,
охраняя твое добро. Это добро ты на своем горбу привозил, в зубах таскал, чтобы
ей было хорошо. Ты о ней думал, ради нее надрывался, а не о нас с Ниночкой,
теперь, получается, я ради нее умираю, а Ниночка останется сиротой.
Все из-за нее!
Почему ты не поставил ей железную загородку рядом с моей, ее
там не посадил? Может быть, она тоже простудилась бы, заболела воспалением
легких и тоже умерла бы, а я бы тебе говорила, что она врет и притворяется, так
что ты к ней не ходи, ничего, мол, не сдохнет!
Конечно, я еще не умерла, но ведь уже скоро…
Я так решила, что ты это письмо прочитаешь, когда меня уже
не будет на свете, чтобы ты не подумал, что я тебя все еще обманываю и чтобы
никто тебе ничего такого не внушил. Вот буду лежать в гробу, тогда Ниночка тебе
это письмо передаст.
Я прошу, я тебя умоляю – ты дочку не оставь! Не оставь.
Только, Христа ради, не приводи в наш дом эту свою женщину – у меня даже язык
не поворачивается ее имя называть, будь оно проклято!
Ладно, ничего больше против нее не скажу, говорят, надо
прощать, особенно перед смертью… я ее прощаю, только знаю, что счастья ей
больше в жизни не будет. Не может ей быть счастье, если я из-за нее столько
слез выплакала и теперь из-за нее моя дочка одна останется.
Костя, не приводи Ниночке мачеху. Больше ни о чем тебя
просить не стану и слова плохого не скажу. Живи как тебе бог укажет.
Ты меня прости и зла на меня не держи, и я тебя прощаю. Твоя
бывшая жена Валя.
3 ноября 1996 года».
* * *
Утро после ночи, похожей на пестрое лоскутное оделяло: сон и
бессонница, непонимание и догадки, сомнения и уверенность, страх и покой,
желание взглянуть в лицо очевидности – и в то же время закрыть на нее глаза, и
все это собрано в самом причудливом беспорядке, более того – даже еще не
собрано, а перемешано в голове, мельтешится там, словно овощи в салате, который
беспрестанно размешивает старательная хозяйка…
Старательная хозяйка – это Алёна, и в голове у нее – полная
каша.
Так все-таки каша, салат или лоскутное одеяло?
Да какая разница?!
Главное, что ничего не понять, ни-че-го!
Но вековечный закон жизни: утро вечера мудренее – уже начал
работать, и солнечный свет разгоняет ночные тени, а страсти-ужасти кажутся даже
не столь клубящимися и многорукими.
Вроде бы ничего особенного не произошло, кроме нагромождения
каких-то нелепиц, строго говоря, не о чем беспокоиться, но ведь это только
захлопотанная милиция не начинает искать преступника, пока преступление не
совершено. А авторы дамских детективов – они малость пошустрее, тем паче когда
дело касается их душевного спокойствия и, может статься, безопасности.
Слово БЕРЕГИСЬ! на клетчатом тетрадном листочке – это угроза
или предостережение? Неизвестный человек пытается запугать или предупредить
Алёну?
Чем запугать? О чем предупредить?
Кабы знать…
Ладно, попробуем разобраться еще раз.
Итак, всё началось – с чего? Вернее, с кого?
Всё началось с Влада (по кличке Бультерьер!), который подлез
к Алёне в «Барбарисе» с кретинским вопросом про «Тараса Бульбу». Может быть, в
этом Тарасе Бульбе кроется особый смысл и разгадка всех последующих нелепиц?
А может быть, смысл и разгадка в созвучии слов «бультерьер»
и «бульба»?
Да-да-да… И заодно – в словах «буль-буль» и
«Бюль-Бюль-оглы»!
Пожалуй, оглы ни при чем. Просто-напросто Владу нужен был
предлог, чтобы привлечь внимание Алёны и поспорить с ней на заведомый проигрыш.
Не стоит сомневаться: этот самый Бульба не единожды выручал его в жизни,
помогал озадачивать людей, поэтому Влад не сомневался, что и тут все пройдет
как надо.
Прошло.
Потом Влад, поняв, что Алёна вот-вот смоется, подкараулил ее
в машине, предварительно надев под куртку бронежилет. От этого он и показался
ей таким растолстевшим! То есть, надо полагать, друг с пистолетом уже ждал его
где-то в кустах Алёниного двора, готовый опробовать бронежилет на прочность…
Зачем?!
Может быть, Влад и его приятель работают испытателями в
фирме, производящей эти самые бронежилеты? Ну вот разве что так! К тому же
приятель оказался настоящим снайпером, просто-таки мастером спорта по стрельбе:
не побоялся промахнуться и нечаянно угодить Владу в другую часть тела, этим
самым жилетом не защищенную. Ведь при испытаниях всякое может статься! Ну а
Влад – типичный мазохист. Пуля ударила его прямиком в печень – пусть и
защищенную, но все же ударила, да ой как чувствительно – он даже сознания
лишился.
Зачем?! Каков смысл этой тщательно организованной
экстремалки?
Никакого. Полная бессмыслица и тьма.
