— Где она? У себя или в этой своей богадельне?
— У себя. Как слегла, так и не трогал ее никто… — подал голос Тюрин.
Александр неприязненно глянул на него и бросился в Ольгины покои.
* * *
В этой пристройке он не бывал с того дня, как приехал сюда. Опять в полумраке холодных сеней Алекс бросился, шаря по стене, заглядывать во все двери. Ольгины покои оказались последними. В комнате были прикрыты ставнями окна, горела лампада перед иконой, а рядом с кроватью сидела Авдотья.
Александр, лишь на секунду вглядевшись в лицо больной, сразу понял, почему у всех такой растерянный и помятый вид. Девушка была очень плоха.
— Оля, — позвал он ее — Оленька!
Авдотья громко всхлипнула.
— Не слышит она. Сегодня весь день в себя не приходит, вчера не узнавала даже меня и Феклушку. Федька приходил к ней, не пустила я. Он только что от этой заразы исцелился, негоже, чтобы ребенок снова заболел.
— Не заболеет уже. Авдотья, ты уверена, что с ней то же самое, что было с пацанятами? Как они болели?
Авдотья принялась рассказывать. Алекс послал за своими инструментами, а сам все смотрел на Ольгу. Бледное, изможденное лицо ее словно просвечивало, волосы на лбу слиплись и черными змейками приклеились к вискам и щекам. Глаза впали, и густые темные тени пролегли под ними.
На несколько секунд Александру стало страшно, он испугался, что больше никогда Ольга не встанет с этой постели, не увидит он ее взгляда, не услышит смешливых речей. Вспомнил он и последнюю встречу, когда своим резким, неуместным словом и дерзким поцелуем вспугнул ту легкую ноту доверительности, что стала появляться в их общении. Александр беспощадно корил себя, ведь, возможно, именно его резкость и толкнула ее в объятия того ночного визитера! Что он вообще знает об этой хрупкой беззащитной женщине?
Отгоняя минутную слабость, Александр решил действовать. С собой у него всегда имелось все необходимое для медика. Вооружившись трубкой, он хотел прослушать легкие Ольги, но вдруг смутился. Хотел осмотреть кожу, смутился еще больше, в конце концов разозлился и велел Авдотье покинуть комнату.
Оставшись с Ольгой наедине, Александр отодвинул одеяло. Увидев длинную тонкую рубашку на ней, рассердился пуще прежнего, потому что не представлял, как можно это снять с нее… Затем взял себя в руки и, немного помедлив, снова кликнул Авдотью.
Девушка вернулась, но выглядела перепуганной. Она не понимала странного поведения нового барина, который вызвался лечить, и думала уже, что не стоило отпускать сельского священника. Бедная девушка, привыкшая видеть Ольгу, занимающейся целительством, всегда невозмутимой, не представляла, что, кроме возможной смерти барышни, могло привести новоявленного лекаря в такое состояние.
Сдерживая слезы, Авдотья все-таки помогла Алексу снять с Ольги рубашку. При этом она заметила, что Метелин все-таки старается как можно меньше прикасаться к мокрому разгоряченному телу больной. Авдотье показалось, что это от страха и брезгливости, хотя этих чувств не могло быть у человека, врачевавшего людей. От своих мыслей Авдотья так расстроилась, настолько жаль ей стало молоденькой барышни, что, не справившись с собой, она зарыдала, закрывая лицо рукавом, и выбежала из покоев.
Чертыхнувшись, Алекс принялся дюйм за дюймом прослушивать грудь Ольги, ловя сквозь сбивающееся дыхание хрипы. Картина постепенно становилась ему понятной, и он прикидывал, как можно объяснить, какие лекарства понадобятся ему из лавки. Сам он твердо решил не отходить от больной ни на минуту.
Болезнь, несомненно, заразная, но раз что-то позволило Ольге исцелить детей, значит, надежда оставалась. Правда, он так и не понял толком, чем именно матушка Ольга Григорьевна опоила крестьянских ребятишек, что они поднялись все-таки. Авдотья говорила о какой-то белой смеси без запаха и вкуса, которую барышня готовила сама, в полном одиночестве. Истопин умер, унеся свои секреты в могилу, Ольга тоже слегла, и неизвестно, что за странное зелье приготовила она для крестьянских детей. Метелин для таких случаев имел с собой удивительный бальзам, действие которого все в высшем свете называли не иначе как чудесным… Сам Алекс никогда не верил в чудеса. Бальзам этот, который он по нескольку бутылок выписывал ежегодно из Багдада, предлагался им для пациентов как иностранное изобретение, и даже он сам придумал для него модное название. Этим бальзамом следовало растирать грудь, спину и ноги больного, а также пить его в виде растворов.
Обнаженное тело Ольги было влажным и очень горячим. Алекс смачивал бальзамом узкую полоску ткани и медленно проводил ею по разгоряченной коже девушки, стараясь думать о чем-нибудь отвлеченном. У Ольги оказалась безупречная бархатистая ровная кожа, которую хотелось целовать и гладить. Сквозь омут и безумных для данного момента мыслей Алекс отмечал отсутствие сыпи и примерный характер жара. Судорог и лихорадки не было, что несколько обнадеживало.
Растирая ступни Ольги Григорьевны, Метелин опустился на колени и мысленно молил ее простить глупую выходку с поцелуем, и дерзкие речи, и нелепые подозрения. Именно здесь, у ног Ольги, он вдруг понял, что не видит и не представляет своей жизни без нее, кем бы она ни была и чем бы там ни занималась с Истопиным. Почему-то сейчас он горячо верил, что она поправится, от одних только его мыслей встанет, потому что ни к одной женщине никогда в жизни он не относился столь странно и столь трепетно.
Вливая Ольге в полуоткрытый рот по каплям лекарство, Алекс готов был плакать, готов был отдать свою жизнь за ее мгновенное исцеление и прислушивался к ее дыханию, будто страшась не услышать его.
Застав его в таком состоянии, Авдотья замерла у входа в немом удивлении. А потом вышла, не проронив ни слова.
* * *
Ольга лишь ненадолго приходила в себя за последние дни болезни. Действительность вокруг нее была зыбкой и очень горячей. Казалось, что терпеть эту обжигающую боль, дрожь и слабость просто невозможно, поэтому большую часть времени больная проводила в забытьи.
Сквозь помутненное сознание ей как-то померещилось возвращение Александра и его бдение у ее постели. Ольга понимала отстраненно, что такого не может и не должно быть. Спекшимися губами она несколько раз пыталась сказать ему что-то, но видение отступало, и она засыпала снова.
Надо сказать, что бесконечные ее видения «вели» себя весьма вольно, пользуясь тем, что она не могла дать решительного отпора. Иногда, перекрывая ей доступ к живительному воздуху, видение целовало ее висок, часто держало за руку и даже со слезами на глазах признавалось в любви, хотя этого уж точно быть не могло. Ольга подумала, что умирает, раз ее заблуждения приобретают столь откровенно нереальный характер. Порой ей казалось, что она уже умерла, а ее душа блуждает по аду. Потому что на рай ее состояние не тянуло даже в минуты облегчения. Нет, этот жар мог быть только адом! Но целующие твои руки черти, это, согласитесь, серьезное испытание веры! И Ольга поняла, что из небытия пора выбираться.
