— Что новенького? — с деланным безразличием вопрошает он и замирает в ожидании. Остальные посетители курилки тоже замирают в предвкушении моего будущего сенсационного сообщения.
— Вроде бы ничего особенного. Всё развивается по заранее расписанному сценарию американских спецслужб. — Помимо желания я начинаю играть на публику. Такая у меня дурацкая натура. — Ведь у нас, насколько я помню, плановая система ведения хозяйства… ну, и всего прочего.
— Ты это о чём? — вздрагивает шеф. — Ох, договоришься…
Конечно, он понимает, что я валяю дурака, и подобными перлами остроумия его не провести. Шефу нужно что-то конкретное. Придётся врать, чтобы не подумал, что я высасываю новости из пальца.
— Вчера мне позвонил один знакомый с радиовещания, они всегда всё узнают самыми первыми, — с энтузиазмом начинаю я, — а сегодня, как говорят дипломаты, никаких комментариев.
— Ну, ты и жук! — подмигивает шеф, и мне становится ясно, что он нисколько не верит. — Так уж и никаких комментариев! Ты что, меня опасаешься?
А вот это меня уже и в самом деле пугает. Неужели он о чём-то догадывается? Я же никому не обмолвился ни единым словом о том, чем занимаюсь помимо основной работы и писания стихов, а в службе Виктора болтунов не держат. Не похоже и на то, что там могли сработать не очень чисто и позволить кому-то из непосвящённых вычислить меня. Почему же шеф не верит? А вдруг и он… тоже…
— Если хотите, могу позвонить на радиовещание хоть сейчас. — Я продолжаю отчаянно выкручиваться, но мой голос уже звучит неуверенно. — Может, появились какие-то новости…
Шеф ничего не отвечает, только хитро усмехается и отходит. От табачного дыма у него давно слезятся глаза, и вскоре он окончательно исчезает из курилки.
На смену ему тотчас подсаживаются «испанцы». Слава аллаху, их волнуют совсем другие проблемы, и это меня вполне устраивает.
— Слушай, Челентано, — начинает подмазываться Дон Педро, — одолжи ещё троячок. Понимаешь, после вчерашнего хоть шинель продавай, а стакан прими…
Лица у них сегодня более опухшие, чем обычно, руки трясутся, на бледных лбах испарина.
— Как не выпить за упокой дорогого Леонида Ильича по нашему русскому обычаю? Он и сам того при жизни не гнушался, — подхватывает Дон Карлос и косится на товарища. — Трёхдневный траур — это тебе, брат, не шутка! Такого человека потеряли…
Я молча отдаю им трояк и тут же начинаю жалеть об этом: как бы они меня сразу же не покинули. При них меня не так рьяно будут осаждать другие любопытные. Но «испанцы» поспешно исчезают, и я остаюсь один. Пора, наверное, уходить из курилки, а то я благодаря своей болтливости попал в самое жерло вулкана. Уж если не расспросами, то рассуждениями о будущем нашей многострадальной державы меня здесь доконают окончательно.
Специально стараюсь не вслушиваться в пространные рассуждения завсегдатаев курилки, потому что непроизвольно начну фиксировать в памяти малейшие крупицы крамолы. Так уж по-дурацки устроена моя память. А при встрече с Виктором непременно проговорюсь об этом, и — завертелась карусель. Он не отвяжется от меня до тех пор, пока я досконально не выложу всю подноготную этих неосторожных болтунов.
До конца рабочего дня стараюсь по-стахановски вкалывать за кульманом, наверное, единственный во всём бюро. Где-то за моей спиной разгораются страсти, публика ожесточённо спорит обо всём подряд, а я непрерывно повторяю сквозь зубы: не твоё дело подслушивать чужие разговоры, уймись хотя бы сегодня, лучше выполняй план на сто два и пять десятых процента, как сам же и записал в своих соцобязательствах!
Евгения Михайловна демонстративно ко мне не подходит и только уныло поскрипывает о нравах современной распущенной молодёжи. К удивлению окружающих, шеф сегодня не дремлет за своим столом и, не вступая в дебаты, изредка поглядывает в мою сторону хитрющим глазом, шевеля бровями и загадочно улыбаясь. Подзывать меня к себе он так и не решается. И на том спасибо.
Потаённая мысль: не он ли?..
Вечером мне ещё хуже, чем днём. Родители куда-то ушли, и дома непривычная тишина. Включать телевизор бесполезно: никаких передач там нет, только траурная музыка. Мне никто не мешает и не стоит над душой, а я всё никак не могу отыскать себе место. Стихотворение, начатое неделю назад, не лезет в голову, а исчерканный лист на письменном столе доводит меня чуть ли не до бешенства. На работе среди людей я как-то сдерживался, а тут раскис и готов, словно из вскрытого нарыва, выплеснуть наружу гной своего отвратительного настроения.
Лезу в сервант и наливаю рюмку водки. К этому испытанному успокоителю я прибегаю редко, но иногда приходится. Однако желанного облегчения водка не приносит, от неё становится только хуже.
И от Виктора нет звонка. Что у них там всё-таки стряслось? Ожидание, честное слово, самое худшее из того, что можно сейчас представить…
В обед, когда по радио объявили, что Генеральным секретарём партии избран Андропов, реакция публики в нашем бюро была весьма неожиданной, хотя ничего неожиданного в этом назначении не было: все угадали почти стопроцентно, ведь Андропов был наиболее ожидаемой кандидатурой на этот пост, и всё же… Во всём этом ещё с утра была какая-то интрига, порождающая волнующее неустойчивое нетерпение, лёгким ознобом пронизывающее каждого из нас. А теперь всё закончилось, и наступило желанное облегчение, этакая эйфория.
— Наконец порядок будет! — первым произнёс кто-то после минутной паузы.
— Размечтались! Одному человеку с этим бардаком не справиться! — тут же усомнился его сосед.
— Но ведь так продолжаться дальше не может! Поймите это!
— А раньше разве было непонятно? Только сейчас прозрели? Он один, а какие шестерёнки придётся проворачиваться. Уму непостижимо!
— Между прочим, не забывайте, какое ведомство возглавлял Андропов…
— Ещё не забыли.
После этого не совсем приятного напоминания на некоторое время воцарилась тишина, но прежний голос упрямо возразил:
— Ну и что? Это не имеет никакого значения. Раньше, конечно, было, что подъезжал к дому «чёрный воронок», выводили тебя, грешного, под белы ручки товарищи в чёрных кожанчиках и — поминай как звали. Хорошо, если червонец вкатают, а то и в распыл…
— А при Брежневе?
Об августейшем усопшем уже говорили в прошедшем времени, будто его эпоха закончилась, а ведь он не был даже похоронен. Все наверняка думали о завтрашнем дне.
— А при Брежневе нет!
— Много вы знаете! Небось, обо всём только по газетным передовицам и судите!
— А у вас факты, простите, есть? Или другие источники информации? Вражьи голоса, небось, слушаете? Прямо-таки разговорились, осмелели!
— Хватит рты затыкать, намолчались уже, — взбеленился какой-то правдолюб. — Совсем как рыбы стали, человеческие слова забывать начали! Нас уже можно удочкой за губу таскать и на сковородке поджаривать, а мы всё побаиваемся, как бы хуже не стало!
