Медленно и слегка покачиваясь от неожиданно навалившейся усталости, иду посреди улицы, потом перехожу на тротуар и на перекрёстке сворачиваю за угол. Тут уже начинают попадаться редкие прохожие, но все они, не доходя меня, куда сворачивают и исчезают.
В голове никаких мыслей, словно я, как когда-то давно в детстве, вышел погулять на улицу и иду себе без цели. Куда ноги выведут. Вот только бы ещё камешек, который можно пнуть сбитым носком рыжей детской сандалии…
Прямо передо мной вырастает четверо или пятеро человек — сосчитать мне сейчас не по силам. Добротные старомодные пиджаки, начищенные до блеска сапоги гармошкой, вид расхристанный и залихватский, словно эти люди пошли вразнос — крепко выпили, друг с другом поскандалили, потом помирились и теперь на улице задирают всех, кто попался ним на глаза.
— Эй, товарищ! Или как к вам обращаться — господин? — кричит мне кто-то из них, но я стараюсь поскорее пройти мимо. Нет у меня ни сил, ни времени беседовать с пьяными…
— Куда это он побежал? — раздаётся за моей спиной. — Не хочет разговаривать с пролетариатом? Ну-ка, хватай его, это точно деникинский офицер!
Я оборачиваюсь и отбиваю занесённый над моей головой кулак какого-то белобрысого парня с красными воспалёнными глазами. Покачнувшись, он валится на спину и начинает кричать тонко и истошно. Но потом на меня наваливается сразу несколько человек, и я падаю рядом с ним. От навалившихся на меня тел мне становится совсем плохо. Я почти не чувствую ударов, которые начинают сыпаться на меня, и единственное, чего мне хочется, это вдохнуть побольше воздуха. А это как раз не получается…
7
— Кто таков? Где твои документы? — раздаётся далёкий голос, и я открываю глаза.
Голос приближается вместе с вырастающей в глазах картинкой, которая сперва была мутной и неясной, а теперь потихоньку проясняется. Голова всё ещё тяжёлая, но уже соображает.
Медленно оглядываюсь по сторонам, потом останавливаю взгляд на сидящем за старым изрезанным перочинным ножом ученическим столом парнем в выцветшей почти до сияющей белизны солдатской гимнастёрке. Помню, почти такая же была у меня в армии, и я с ненавистью каждое утро пришивал белый лоскут подворотничка. А потом она выцвела и стала такой же почти белой, но мне вскоре дали более цивильную, и её уже я носил до дембеля…
— Что, товарищ, молчишь? — Парень терпеливо вглядывается в моё лицо и вдруг криво и зло усмехается. — Или на товарища вы не отзываетесь? К вам лучше обращаться «господин офицер»?
— Перестань, — мотаю головой из стороны в сторону, — мне надо одного человека найти…
— Сообщника? Как его фамилия?
Снова разглядываю парня и прикидываю, что ничего плохого не случится, если назову ему фамилию:
— Вайс… Иосиф.
— Оп-па! Вы ещё скажите, что вы его родственник!
— Не родственник.
— А то тут один его уже искал, а потом коварно ранил, когда товарищ Вайс ему доверился и отвернулся. Из его же собственного нагана…
— Ну, и где они сейчас?
— Товарищ Вайс в госпитале на излечении. А второй, который его ранил, пока жив. Повезло ему, что наш политработник Лютов Кирилл Васильевич за него вступился. Но мы его всё равно расстреляем. Революция не может позволить себе роскошь оставлять в живых врагов, поднявших руку на наших боевых товарищей.
И вдруг я вспоминаю, что имя Лютова как раз носил Исаак Бабель, написавший «Конармию»!
— А можно мне было бы встретиться с товарищем Лютовым? — прошу я.
— А он-то здесь при чём? Будете просить за этого врага революции? Вам же Вайс нужен.
— Но Вайс в госпитале и к нему нельзя?
— Почему нельзя? Можно. Но что-то мне сдаётся, что вам ни Лютов не нужен, ни Вайс. Вы сами уже запутались в своём вранье. Может, вас, господин белый офицер, просто вывести во двор и шлёпнуть, как врага народа, чтобы за вас никто не успел заступиться?
Тут я начинаю понимать, что этот парнишка в гимнастёрке нисколько не шутит, а вывести и расстрелять человека для него плёвое дело. Чего доброго он так и сделает, так что нужно брать ситуацию в свои руки.
— Телефон у тебя далеко? — резким требовательным голосом выпаливаю я. — Ты прав, не нужен мне ни твой Лютов, ни Вайс! Я прибыл сюда из столицы по поручению товарища Троцкого, чтобы проинспектировать и потом доложить ему и товарищу Ленину обо всех безобразиях, которые вы тут творите.
Парнишка сразу насторожился, и рука его невольно потянулась одёргивать гимнастёрку:
— А как вы, товарищ, докажете свои полномочия? Предъявите свой мандат за подписью товарища Троцкого…
— Какой тебе мандат?! Я сказал, что мне нужен телефон, чтобы позвонить прямо в Москву, и оттуда тебе объяснят, кто я и зачем приехал. Ну-ка, быстро телефон!
Сразу было видно, что парнишка струхнул не на шутку. Но и доверяет он мне пока не до конца.
— Успокойтесь, товарищ! Сейчас мы всё уладим…
— Телефон! — продолжаю требовать я, изображая сильный гнев.
— У нас, понимаете ли, маленькие неисправности, — парень разводит руками, — но телефонисты скоро их устранят. А вы… вы, может быть, не станете сразу звонить товарищу Троцкому? А то он потом перезвонит Семёну Михайловичу, а тот мужик резкий, разбираться не станет…
— Будённому, что ли? — Мой «гнев» потихоньку спадает. — А он тут, в Житомире?
— Н-нет, он не здесь…
— Жаль, — я состроил печальную физиономию и притворно вздыхаю, — мы с Семёном последний раз встречались… э-э… даже не помню, сколько времени назад!
Это подкашивает парнишку окончательно. Его лицо покрывается красными пятнами, он нервно комкает какую-то бумагу на столе и тотчас вытирает ею пот со лба, потом неожиданно кричат:
— Никифоров! Быстро сооруди нам с товарищем по стакану чая!
В дверь заглядывает красноармеец с винтовкой и послушно кивает. Парнишка потихоньку успокаивается, возвращается за стол и доверительно бормочет:
— Вы на нас, товарищ… простите, я пока не знаю вашей фамилии…
— Джугашвили, — вдруг выдаю, сам того не ожидая.
— Вы на нас, товарищ Джугашвили, пожалуйста, не сердитесь. Мы тут люди простые, образованных среди нас немного, но за дело революции мы все, как один… Живота своего не пожалеем в рядах нашей легендарной Первой конной армии под командованием нашего любимого командира Семёна Михайловича Будённого…
— Ладно, проехали…
— Что, извините? Куда проехали?
— Да не обижаюсь я на вас! Вы всё правильно делаете, бдительно несёте службу…
Парень расцветает, как майская роза, его бледные щёки розовеют, и он снова кричит:
— Ну, что там у тебя, Никифоров? Мы с товарищем Джугашвили чай ждём!
