— Судя по тому, как все обернулось, он был не так уж и не прав.
— Я не хочу, чтобы он знал, какое я потерпела фиаско. Постарайтесь меня понять.
— Ну конечно, я понимаю, но если таким образом деньги могут прийти быстрее… — Ее лицо по-прежнему выражало упрямство, и Джордж, вдруг почувствовав, что сыт всем этим по горло, оставил попытки уговорить ее. — Ну хорошо. Деньги ваши, и время ваше. И репутация тоже ваша.
Селина проигнорировала его:
— Вы хотите ехать в Сан-Антонио сегодня?
— Как только вы встанете и оденетесь. Вы голодны?
— Не очень.
— Как насчет чашечки кофе?
— Ну, если есть.
— Сейчас приготовлю.
Он спустился до середины лестницы, когда она окликнула его:
— Мистер Дайер…
Он повернулся, ей была видна только его верхняя часть.
— Мне нечего надеть.
— Я поговорю с Хуанитой.
Он нашел служанку на террасе, где она гладила белье, и шнур от утюга исчезал в открытом окне.
— Хуанита!
— Сеньор?
— Вещи сеньориты? Они готовы?
— Si, сеньор. — Она широко улыбалась, довольная своей сноровкой, и вручила ему кипу аккуратно сложенного белья. Он поблагодарил ее и пошел в дом, а Селина как раз спускалась с галереи. Все еще одетая в его пижаму, она выглядела взъерошенной и сонной. Он сказал:
— Вот, — и передал ей белье.
— Ах, как замечательно!
— Просто одна из услуг в этой гостинице.
— Как она быстро… я и подумать не могла… — Слова замерли у нее на губах.
Джордж нахмурился. С верха кипы одежды Селина достала свое платье. Или, вернее, то, что от него осталось. Хуанита стирала отличную английскую шерсть так же, как и все остальное белье; в горячей воде, жестким мылом. Селина держала платье в вытянутой руке. Оно могло налезть разве что на маленькую шестилетнюю девочку, и единственное, что делало его вообще узнаваемым, был шелковый ярлык у воротника с меткой фирмы «Фортнам энд Мейсон».
Последовало долгое молчание. Потом Джордж сказал:
— Маленькое коричневое платьице.
— Она его выстирала! Зачем нужно было его стирать? Его не требовалось стирать, оно просто вымокло…
— Если кто-то и виноват, то только я. Я сказал Хуаните постирать его, а если я говорю Хуаните что-то сделать, она непременно это сделает. — Он начал смеяться.
— По-моему, в этом нет ничего смешного. Вам хорошо смеяться, но что же я надену?
— А что еще остается делать, как не смеяться?
— Я могу заплакать.
— Не поможет.
— Не могу же я целый день ходить в пижаме.
— Почему бы и нет? Вы в ней очень хорошо смотритесь.
— Я не могу ехать в Сан-Антонио в пижаме.
Все еще веселясь, но пытаясь быть разумным, Джордж почесал в затылке.
— А как насчет пальто?
— Я умру от жары в пальто. Ох, ну почему все эти ужасные, ужасные несчастья должны были произойти?
Он попытался утешить ее:
— Послушайте…
— Нет, я не буду слушать!
Типичный пример слепой несправедливости, когда споришь с женщиной, и Джордж потерял терпение:
— Ну и ладно, не слушайте. Отправляйтесь, залезайте в кровать и ревите весь остаток дня, но прежде, чем вы это сделаете, идите помогите мне составить телеграмму в ваш банк. Я сам отвезу ее в Сан-Антонио, а вы можете оставаться здесь и продолжать дуться.
— Вы говорите самые ужасные, самые несправедливые слова…
— Хорошо, Младший, пусть ужасные, Может, я говорю ужасные слова, потому что я ужасный человек. Хорошо, что вы вовремя это узнали. А теперь идите, садитесь и пустите в ход свой мозговой шуруп, и давайте напишем телеграмму.
— У меня нет мозгового шурупа, — защищалась Селина. — А если бы и был, вы не так уж долго меня знаете, чтобы выявить это. И я просто хочу сказать, что не могу разгуливать целый день в нижнем белье…
— Слушайте, это Кала-Фуэрте, Сан-Антонио, а не Квинз-Гейт, юго-запад. Лично мне наплевать, даже если вы будете разгуливать совершенно голой, но я предпочитаю как можно скорее получить деньги и вернуть вас в Лондон к няне целой и невредимой, какой вы и были. — Он стоял, наклонившись над столом в поисках чистого листа бумаги и карандаша, но теперь взглянул на нее своими карими глазами, в которых ничего нельзя было прочитать, и сказал: — Если бы вы были старше и опытнее, думаю, вы бы уже дали мне пощечину.
Селина говорила себе, что если она заплачет — от злости или по другой причине, — она никогда себе этого не простит. Она сказала, и голос ее почти не дрожал:
— Мне это и в голову не приходило.
— Хорошо, И не думайте. — Он уселся за стол и придвинул к себе лист бумаги. — Итак, название вашего банка…
Глава 8
После тихой тенистой прохлады Кала-Фуэрте Сан-Антонио в этот полдень казался жарким и пыльным и чрезмерно населенным. Улицы были забиты транспортом. Гудящие автомобили и мотороллеры, деревянные повозки с запряженными в них ослами и велосипеды. На узких тротуарах толпились пешеходы, ничуть не заботясь о собственной жизни и выскакивая на проезжую часть, и Джордж понял, что он не сможет продвинуться ни на дюйм, если не будет почти все время нажимать на клаксон.
И телеграф, и его банк находились на главной площади города и стояли друг напротив друга, разделяемые аллеей и фонтанами. Джордж припарковался в тени, зажег сигарету и сначала пошел в банк узнать, не пришли ли, случайно, его деньги из Барселоны. Если пришли, то он собирался получить наличные, разорвать телеграмму Селины и отправиться в аэропорт, чтобы купить ей обратный билет до Лондона.
Но деньги еще не пришли. Кассир любезно предложил Джорджу присесть и подождать так часа четыре-пять, он постарается связаться с Барселоной и выяснить, что произошло. Заинтригованный, Джордж спросил, почему он должен ждать четыре-пять часов, на что ему ответили, что телефон сломан и пока его не починили.
Прожив на острове шесть лет, он по-прежнему разрывался между раздражением и удивлением по поводу местного отношения ко времени, но он сказал, что не важно, он сможет обойтись без денег, и вышел из банка, пересек площадь и по внушительным ступеням поднялся к прохладным мраморным залам телеграфа.
Он переписал телеграмму на бланк, а затем присоединился к медленно двигавшейся шаркавшей очереди. Когда, наконец, подошла его очередь, терпение его кончилось. У мужчины в окне блестела лысая коричневая голова, на носу была бородавка, и он не говорил по-английски. Он долго читал телеграмму, считал слова и сверялся со справочниками, Наконец он поставил печать на бланк и сказал Джорджу, что с него девяносто пять песет.
