— Сколько вам лет?
— Двадцать.
Он почувствовал слабость от облегчения. Чтобы скрыть выражение на своем лице, он быстро взглянул на фотографию, которую вручила ему Селина. Он ничего не сказал. А затем, как это сделал и Родни, когда Селина в первый раз показала ему фотографию, Джордж Дайер поднес ее к свету. Спустя некоторое время он сказал:
— Как его звали?
Селина сглотнула.
— Джерри Доусон. Те же инициалы, что и у вас.
— Вы можете мне что-нибудь о нем рассказать?
— Немного. Понимаете, мне все время говорили, что его убили до моего рождения. Мою мать звали Хэрриет Брюс, и она умерла сразу же после того, как я родилась, поэтому меня воспитывала бабушка, и вот почему меня зовут Селина Брюс.
— Ваша бабушка. Мать вашей мамы.
— Да.
— И вы нашли эту фотографию?..
— Пять лет назад. В книге матери. А потом мне… дали «Фиесту в Кала-Фуэрте», и я увидела вашу фотографию на обложке, и она показалась мне похожей. То же лицо, хочу я сказать. То же. Тот же человек.
Джордж Дайер не ответил. Он отошел от открытой двери и отдал ей фотографию. Затем зажег сигарету, а когда затушил спичку и положил ее обгорелым концом на середину пепельницы, произнес:
— Вы сказали, что вам говорили, будто он убит. Что вы этим хотите сказать?
— Потому что мне так говорили. Но я всегда знала, что бабушка его не любила. Она не хотела, чтобы он женился на моей матери. И когда я увидела фотографию, то подумала, что, наверно, произошла какая-то ошибка. Что его вовсе не убили. Что его ранили, или он потерял память. Такое случалось, знаете.
— Но не с вашим отцом. Ваш отец мертв.
— Но вы…
Он сказал очень мягко:
— Я не ваш отец.
— Но…
— Вам двадцать лет. Мне — тридцать семь. Я, возможно, выгляжу намного старше, но мне на самом деле тридцать семь. Я даже не участвовал в войне — по крайней мере, в той войне.
— Но фотографии…
— Я предполагаю, что Джерри Доусон был моим троюродным братом. То, что мы так похожи, — проявление наследственности. На самом деле я не думаю, что мы так уж похожи. Между фотографией вашего отца и той, что на обложке моей книги, несколько лет разницы. И даже в расцвете лет я никогда не был таким красавцем.
Селина уставилась на него. Она никогда не видела такого загоревшего человека, который бы так нуждался в том, чтобы кто-нибудь пришил ему пуговицу к рубашке, которая была широко распахнута, так что виднелись темные волосы на груди, а рукава закатаны до самых локтей. Она почувствовала себя странно, как будто не контролировала свое тело и не знала, что оно начнет вытворять. У нее подкосились ноги, глаза наполнились слезами, она даже могла начать его бить за то, что он стоял перед ней, говоря, что он не ее отец. Что все это правда и Джерри Доусон мертв.
Он продолжал говорить:
— …Мне жаль, что вы проделали весь этот путь. Не берите в голову… такую ошибку легко было сделать… в конце концов…
У нее в горле застрял комок, который причинял ей боль, а его лицо, придвинутое близко к ней, стало затуманиваться и поплыло, как бы погружаясь на дно пруда. Ей было слишком жарко, но вдруг сейчас она стала замерзать, по коже побежали мурашки. Он спросил, и казалось, что он говорит издалека:
— Вы в порядке?
И к стыду своему, она поняла, что в конце концов не упадет в обморок и не накинется на него в ярости, а просто позорно зальется слезами.
Глава 6
Она спросила:
— Вряд ли у вас есть такая безделица, как носовой платок?
У него не было платка, но он пошел и принес большую коробку с бумажными салфетками, которую сунул ей в руки. Она вытащила одну, высморкалась и сказала:
— Не думаю, что они все понадобятся.
— Не уверен.
— Извините. Я не собиралась этого делать. Я имею в виду, плакать.
— Уверен, что нет.
Она достала еще одну салфетку и снова высморкалась.
— Я слишком долго ждала. И вдруг стало так холодно.
— Действительно похолодало. Солнце скрылось. Передавали еще одно штормовое предупреждение. Присядьте-ка.
Он взял ее под руку и отвел к гигантскому дивану, а так как она все еще дрожала, накрыл ее колени красно-белым одеялом и сказал, что принесет ей немного бренди. Селина сказала, что не любит бренди, но он все равно пошел за ним, и она смотрела, как он, стоя за стойкой в маленьком камбузе, отыскал бутылку и стакан и налил ей выпить.
Когда он принес ей стакан, она сказала:
— На самом деле мне надо чего-нибудь поесть.
— Все равно сначала выпейте.
Стакан был маленький, из толстого стекла, а бренди неразбавленный. Селину передернуло. Когда она все выпила, он взял пустой стакан и, возвращаясь на камбуз, перемешал угли в камине и подкинул еще полено. Угли рассыпались, покрывая свежее полено серой золой. Наконец Селина увидела красную вспышку и крохотный огонек. Она сказала:
— Вам даже не надо их раздувать… уже горит.
— Здесь умеют строить камины. Что вы хотите поесть?
— Мне все равно.
— Суп. Хлеб с маслом. Холодное мясо. Фрукты.
— У вас есть суп?
— В банке…
— Это ведь такая мука?
— Ну, не такая уж по сравнению с тем, когда вы плачете.
Селина обиделась:
— Я не хотела.
Пока суп разогревался, он вернулся, присел на край приступки у камина и продолжил разговор.
— А где вы живете? — спросил он, доставая сигарету и зажигая ее от огня в камине.
— В Лондоне.
— С бабушкой?
— Бабушка умерла.
— Вы что, одна живете?
— Нет. С Агнес.
— Кто это — Агнес?
— Моя няня, — сказала Селина, и тут же готова была откусить себе язык. — То есть… она раньше была моей няней.
— И больше никого нет?
— Есть, — ответила Селина: — Родни.
— А кто такой Родни?
Глаза Селины расширились.
— Он мой… адвокат.
— Кто-нибудь знает, что вы здесь?
— Агнес знает, что я уехала.
— А адвокат?
— Он уехал. По делам.
— Так что никто о вас не побеспокоится? Не будет гадать, где вы?
— Нет.
— Да, это что-то.
Суп в кастрюле закипел. Джордж Дайер вернулся на камбуз, чтобы найти тарелку и ложку, а Селина сказала:
