«А умер ли он? – раздался у него в мозгу внутренний голос. – Может, он просто без сознания». Рома кашлянул. Кажется, в таких случаях проверяют пульс. Ему стало не по себе. Да, это был ЕГО дед, которого он знал с самого рождения, который гулял с ним в парке, кормил белок и мастерил для Ромы деревянные мечи, но сейчас, глядя на эту скрюченную, безжизненную фигуру с хлопьями пены на подбородке, он понимал, что никакая сила не заставит его прикоснуться к
(трупу)
телу.
«Зеркало», – шепнул ему тот же голос, и Рома встрепенулся, чуть не хлопнув себя по лбу. Ну конечно, зеркало, как он мог забыть об этом! Он вошел в комнату деда и открыл тумбочку. Какие-то таблетки, капли для глаз, карандашный огрызок, две грязно-желтые пятикопеечные монеты, пипетка… Б…дь, сколько же здесь барахла! Наконец из самого дальнего угла было извлечено небольшое зеркальце с отколотым уголком. Закрыв тумбочку, Рома чуть ли не бегом бросился к креслу, где все так же неподвижно сидел дед. Медленно-медленно, затаив дыхание, Рома поднес зеркальце под его полуоткрытые губы. Через минуту, показавшуюся ему вечностью, он убрал зеркальце и посмотрел на него. Сквозь сжатые зубы с шумом вышел воздух. Зеркало было чистым. Ни пылинки, ни соринки, ни, что самое главное, хоть малюсенького запотевшего пятнышка.
Умер. «Он умер», – стучало у него в мозгу, как отбойным молотком. На негнущихся ногах Рома прошел на кухню, пытаясь собраться с мыслями. Так, все нормально, держи себя в руках. Взгляд наткнулся на плошку с борщом и приготовленные бутерброды. Внезапно Рома почувствовал огромное желание выпить. Он открыл холодильник и достал стоявшую слева на полочке наполовину опорожненную бутылку «Русского стандарта», машинально вспомнив, что она стоит тут с Девятого мая. Дед пил, как говорится, только по праздникам (если только Рома не соглашался вместе поужинать с ним – тогда тоже с удовольствием опрокидывал рюмочку, но не более), и стояла бы тут до Нового года, если бы… если бы…
Он плеснул водки в стакан, запоздало вспомнив, что там уже насыпан сахар и лежит пакетик «Липтон». А-а, хрен с ним. Выдернув намокший пакетик, он залпом опрокинул в себя ледяную жидкость. Поперхнулся, проглатывая попавший в рот сахар, и сел за стол. Снова запищал мобильник, но он не обратил на него внимания.
Итак, что теперь делать? Набирать «02»? Позвонить матери в Испанию? Вот это будет для нее ударом!
Странно, но водка подействовала почти мгновенно. Страх моментально улетучился, кружащиеся нестройным хороводом мысли выровнялись, как шеренга дисциплинированных солдат, и он стал размышлять. И чем больше он думал, тем больше ему казалось неразумным кому-либо сообщать о крайне неприятном событии. Во всяком случае, именно сейчас. Потому что причина плавала на самой поверхности.
День рождения. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ.
ЕГО ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. Эти буквы пульсировали перед глазами, как неоновая вывеска в безлунную ночь.
Черт, все упиралось в это. Если сейчас сообщить о смерти деда, то «похоронный» маховик раскрутится так, что про дачу можно забыть. Деда увезут в морг. Мать, конечно же, тут же вылетит в Россию. Придется звонить в военкомат, выяснять насчет похорон и других нудных формальностей. Далее звонить всем родственникам. Готовить костюм. Точнее, форму, дед ведь военный…
Был военным, поправил он себя. Боже, какой геморрой! И почему это произошло именно за пять минут до его отъезда на дачу?!
Рома чуть ли не с отвращением посмотрел в коридор, на темную ссутулившуюся фигуру, застывшую в кресле.
Так, еще раз. Если он пойдет по этому пути, все его труды по организации собственного дня рождения пойдут к чертям. Не переносить же его на следующую неделю? Что же делать?
«Ты можешь оставить все как есть, – тихо промурлыкал в его голове голос. – Приедешь пораньше в понедельник и сообщишь…»
Рома вздрогнул. Эта мысль материализовалась в его сознании совершенно спокойно и ненавязчиво, будто даже не претендуя на воплощение в жизнь. И почему-то сразу на душе стало комфортней. Три дня. Всего каких-то жалких три дня, за это время тело не успеет сильно
(разложиться)
ммм… испортиться. Он поднялся из-за стола.
– Ничего страшного в этом нет, – сказал он сам себе, удивившись, как уверенно звучал его голос. – Вот так. Я любил деда. И сделаю для него все, что в моих силах. Но… чуть позже. За три дня ничего не изменится. Даже за два с половиной. Он… все равно умер!
Ему показалось, что последняя фраза была почти вызовом, криком, на самом же деле он произнес ее про себя.
Стараясь не смотреть в сторону сгорбившегося тела на кресле, он быстро прошел в комнату и выдернул из розетки телефонный шнур. Если что, он ничего не знает, может, дед случайно задел. Мать, конечно же, встревожится, почему в квартире никто не берет трубку, и позвонит ему на сотовый, но он скажет, что оставил деду поесть, а телефон у них часто барахлит… Главное, чтобы она ничего не заподозрила.
Он обулся и открыл дверь. И замер на месте.
– Ой, Ромочка, здравствуй! – радостно защебетала Анна Семеновна, стоявшая у порога. В руках у нее была упаковка с печеньем. – А я вот Андрея Степановича проведать пришла! Разрешишь?
И она бочком, по-утиному принялась протискиваться в квартиру. Остолбеневший Рома быстро сориентировался и решительно загородил проход:
– Анна Семеновна, спасибо, давайте в другой раз. Он спит сейчас, неважно чувствует.
– Что-то случилось? – Лицо старушки стало испуганным.
– Нет, пустяки, просто будить не хочу. Давайте ваше печенье, я ему передам.
– Нет, я лучше попозже зайду. Ты ведь будешь дома?
Рома неопределенно кивнул и стал закрывать дверь, матеря про себя эту назойливую старуху. Как же не вовремя она приперлась сюда со своим печеньем!
Из прохладного подъезда он выскочил в жаркий душный двор. Мелькнула припозднившаяся мысль, что следовало бы закрыть окна, ну да ладно, на них все равно сетки. А за выходные запах не успеет появиться. Во всяком случае, ему очень хотелось в это верить.
Жанна сидела в машине и курила с каменным лицом. Судя по набитой пепельнице, за те полчаса, пока Рома был в квартире, она уничтожила больше половины пачки.
– Ну и? – не глядя на него, процедила сквозь зубы она, и Роме вдруг с неудержимой силой захотелось схватить эту развалившуюся в его машине девицу и трясти до тех пор, пока с нее не осыплется вся косметика вместе с этими мудацкими накладными ресницами.
– Что «и»? – глухо спросил он, включив зажигание. Двигатель мерно заурчал.
– Что ты там делал? – визгливо спросила Жанна, нервно запихивая окурок в пепельницу. При этом она запачкала указательный палец и на ее лице появилась брезгливая гримаса.
– Дрочил вприсядку, – холодно ответил Рома, резко трогаясь с места. Голова Жанны по инерции дернулась назад, глаза округлились, превратившись в огромные буквы «О»; она хотела набрать в легкие побольше воздуха и разразиться какой-нибудь обвинительной тирадой, но что-то во взгляде Ромы ей показалось таким ненормально-чужим, что она прикусила язык и стала судорожными движениями поправлять прическу.
