Он с трудом держал себя в руках, пока выступавшие расписывали, каким особенным, веселым, симпатичным и толковым парнем был его сын. «Толковый» – спасительное слово для родителей, чьи дети учатся на тройки, – либо потому, что учатся спустя рукава, либо потому, что на самом деле никакие они не толковые. В тот момент я решила: что бы ни случилось, я не стану выяснять, из какой я категории. Я буду вкалывать и сделаю всё, чтобы вырваться отсюда.
Когда служба закончилась, все стройными рядами потянулись к выходу. Девчонки рыдали, сбившись в группки по трое-четверо. Их белокурые волосы ослепительно бликовали под ярким солнцем.
Кладбище, куда мы отправились после службы, лежало слева от молитвенного дома. Мы с мамой сидели так близко к выходу, что теперь оказались рядом с родителями Лиама, стоявшими в плотном кольце. Люди всё прибывали, и кто-то тронул меня за руку. Влажная ладонь Акулы скользнула в мою, и я с благодарностью пожала ее.
Отец Лиама держал серебряную вазу. Сначала я подумала, что это ваза для цветов, которую поставят у надгробия, и только потом до меня дошло, что это урна с прахом Лиама. За свою недолгую жизнь мне доводилось пару раз присутствовать на похоронах, и всегда покойника хоронили в гробу. Каких-то три недели назад Лиам переживал по поводу лука в бутерброде. У меня в голове не укладывалось, как человек, который еще недавно возмущался из-за лука, мог угодить в кремационную печь и превратиться в пепел.
Я подняла глаза. Напротив меня, с другой стороны могилы, стоял мистер Ларсон. Украдкой взглянув на маму и убедившись, что она смотрит в другую сторону, я, не поднимая руки, помахала ему. Он помахал в ответ. Рядом с ним стояла красивая, но безликая по моим воспоминаниям, блондинка. Теперь я знаю, что это была Уитни.
Когда на мокром газоне собралось достаточное количество траурно одетых людей, мистер Росс передал урну жене. Логично предположить, что жена пластического хирурга должна выглядеть соответственно, однако миссис Росс была самая обычная мамаша: невысокая, пухлая, в свободной блузке, скрывающей полноту. Интересно, что бы она сказала, узнав, как обошелся со мной ее сыночек? Наверняка вздохнула бы, сокрушенно покачав головой. С таким же разочарованием, что и моя собственная мама.
– Мы собрались здесь, чтобы почтить память о Лиаме, но, пожалуйста, не стоит специально приходить сюда, чтобы подумать о нем, – громко произнесла миссис Росс и прижала урну к груди. Ее губы дрогнули. – Думайте о нем всегда. Где бы вы ни были.
Мистер Росс с размаху прижал к себе младшего сына, разрыдавшегося в голос.
– Я горжусь, что был его отцом, – сказал мистер Росс, отерев слезы, и принял урну из рук жены. Его лицо снова приняло нечеловеческое выражение, и он высыпал в траву прах своего старшего сына.
Когда я включила радиостанцию с танцевальными хитами, мама ни слова мне не сказала. Наверное, радовалась, что у нее есть живая строптивая дочь, с которой хлопот по горло.
Нам пришлось немного покрутиться, чтобы выехать с парковочной площадки. Краем уха я услышала, как ребята собирались в кафе, и мне стало тоскливо: я тоже хотела бы явиться в кафе с шумной компанией, чтобы владелец закатывал под лоб глаза, глядя, как мы сдвигаем столики, но втайне радовался, что мы выбрали его заведение.
Наконец мы выехали на неширокую дорогу, вьющуюся вдоль огороженных зеленых пастбищ и маячащих в отдалении домов. Где-то невдалеке билось сердце Мейн-Лайна, среди внушительных старинных особняков, на подъездах к которым невзрачные «Хонды» горничных соседствуют с шикарными «Ауди» хозяев.
За окнами машины заклубилась пыль.
– У нас кто-то на хвосте, – заметила мама, глянув в зеркало заднего вида.
Сморгнув, я оторвала взгляд от ветрового стекла и заглянула в боковое зеркало. Водить я не умела и ничего не знала о дистанции. Следовавший за нами автомобиль – черный «Джип Чероки» – был мне знаком. Он принадлежал Джейми Шеридену, члену школьной футбольной команды и приятелю Пейтона.
– Действительно, слишком близко, – согласилась я.
– Я не стану превышать скорость, – оправдываясь, сказала мама и дернула плечами.
Прижавшись щекой к окну, я снова взглянула в боковое зеркало.
– Он просто выделывается перед приятелями, потому и лихачит.
– Недоумок, – буркнула мама. – Как будто школе трупов мало!
Мама ехала на максимальной разрешенной скорости, то и дело поглядывая в боковое зеркало.
– Тифани, они подобрались почти вплотную. Ты их знаешь? Можешь подать им знак, чтобы сбросили скорость?
– Не буду я им ничего подавать! – возмущенно ответила я. – Вот еще!
– Это очень опасно. – Мамины пальцы, сжимавшие руль, побелели. – Я бы притормозила, но если я сейчас сброшу скорость, они…
Мама не договорила. Нас бросило вперед: бампер черного джипа стукнул наш «бумер» сзади. Мама потеряла управление, руль бешено завертелся, машину швырнуло в сторону, и мы вылетели в поле, на размокшую землю. Когда мама наконец совладала с управлением и нажала на тормоз, мы крепко застряли в грязи метрах в десяти от дороги.
– Урод! – в сердцах воскликнула мама и коснулась груди дрожащей рукой, потом взглянула на меня. – Тифани, ты цела?
Не дождавшись ответа, мама хватила ладонью по приборной панели и еще раз громко выругалась.
Родители подумывали перевести меня в другую школу. При мысли о том, чтобы всё начать сначала и заново искать свое место в школьной иерархии, мне хотелось залезть под одеяло и забыться сном. Как бы меня ни очерняли в Брэдли, там я, по крайней мере, знала, на каком свете нахожусь. Я могла отбывать уроки, обедать с Акулой и возвращаться домой, чтобы вгрызаться в гранит науки, прорубая себе путь к лучшей жизни. Мама даже рассматривала возможность домашнего обучения, однако быстро передумала: ее тело переживает определенные перемены, сказала она («Ну мама», – заныла я), и по непонятным причинам мне, как никому, удается трепать ей нервы. Взаимно, подумала я, но ввиду маминых «нервов» не осмелилась сказать вслух.
В Брэдли поразились тому, что я решила продолжать там обучение.
– Я не ожидал, что Тифани захочет вернуться, – удивленно вскинул брови директор, мистер Ма. – Сомневаюсь, что она правильно поступает. Или что мы правильно поступаем, – помедлив, прибавил он.
Прямых улик против меня не нашлось, но общественность всё равно осудила меня сурово – на основании записок, каракулей в школьном альбоме, отпечатков моих пальцев, которые обнаружились на ружье. Анита, которой я доверилась, заключила, что я не проявила достаточного сочувствия к убитым одноклассникам и предвкушала вернуться в школу, где больше не будет «проблемных сверстников».
Однако самое громкое заявление сделал Дин. Он утверждал, будто Артур подал мне ружье со словами «прикончи его, как мы и планировали». Разумеется, Артур ничего такого не говорил, но как можно не поверить выпускнику с атлетическим телосложением, многообещающему футболисту, чье светлое будущее навсегда перечеркнул паралич. Газетчики несколько недель рыскали вокруг да около и в один голос сокрушались о том, как ужасно, что остальным, замешанным в кровавой трагедии, удалось избежать правосудия. Толпы сытых домохозяек с позолоченными крестиками в ложбинке между обвисших грудей стекались к дому Дина, чтобы возложить дешевые букетики цветов на газон перед его домом, и они же строчили мне электронные письма с кучей ошибок: «Тибя ждет суровый суд на том свете». Дэн пригрозил мистеру Ма еще одним, куда более серьезным иском, чем тот, в котором уже увязла школа, если администрация не примет меня обратно. Коллективный иск подали несколько семей учеников во главе с Пейтонами. Противопожарные разбрызгиватели в старом помещении столовой не сработали, в противном случае огонь не распространился бы до комнаты Бреннер Болкин. Судмедэксперт установил, что Пейтон скончался от удушья, а не вследствие пулевого ранения. После лечения и пластической операции он мог бы вести сносную жизнь. Он был еще в сознании, когда пламя ворвалось в комнату, и надышался дымом. Я всегда буду ненавидеть себя за то, что оставила его там.
